Каббала власти - Исраэль Шамир

Многие европейские интеллектуалы ощутили реальность выбора: «Церковь или евреи». В волшебном фильме «Фанни и Александр» замечательный шведский кинематографист Ингмар Бергман противопоставляет сурового, жёсткого, неумолимого епископа лютеранской церкви чарующему своей мягкостью, отзывчивостью и житейской мудростью еврею. Епископ жесток к своим пасынку и падчерице, он запирает их в тёмный чулан за мелкие детские шалости, а еврей их спасает и помогает их матери обрести свободу. Епископ погибает страшной смертью в огне, а еврей занимает его место за семейным столом либеральной шведской аристократии.

Обычная реальность не интересует Бергмана: его еврей, верующий человек в большой черной ермолке и с пейсами пьёт вино со шведами за рождественским столом, чего не может быть никогда. Фильм отражает высшую реальность шведского общества, отринувшего суровые законы лютеранской церкви и принявшего толерантность еврейской корпорации, проводимую владыками шведских СМИ Боннерами. В результате этой толерантности миллионы шведов оказались без работы, церковные браки сошли на нет, возникли многочисленные гетто для иностранных рабочих, закрылись заводы, демонтируются социальные льготы, завоёванные в период противостояния епископа и еврея.

Это противостояние двух церквей отражает и отношение к прогрессу и модернизации. Связанные с этим факты также могут быть описаны в двух противоположных нарративах.

Рассказывает сторонник прогресса:

Наше глухое село было воплощением «идиотизма сельской жизни». Мужики работали в поле, бабы заботились по дому, а по воскресеньям ходили в церковь. Учились только грамоте и Священному Писанию. Рано ложились спать, рано вставали, жили так, как жили их деды. Но вот в наше село приехал молодой бизнесмен. Он открыл бар. Теперь по вечерам не обязательно было сидеть на завалинке и лузгать семечки, можно было сидеть в баре и за рюмкой толковать о важных вещах.

Поп стал выступать против бара. Каждое воскресенье в своей проповеди он призывал крестьян не ходить туда, к «чужаку». Но наш бизнесмен открыл кредитную линию. Мы смогли построить себе более просторные дома, кузница стала фабрикой, швея создала текстильную фабрику. Наше процветание привлекло людей издалека и мы построили для них общежитие. Теперь нам не надо было рано вставать и рано ложиться. С утра в поле работали новые рабочие, а мы смогли проводить больше времени в баре, или ездить на отдых.

Неподалёку от бара мы построили новый торговый центр, и он стал сердцем городка. Церковь осталась в старой части села, мы покрасили её, и её охотно посещают туристы. Так к нам в село пришёл прогресс. Наша жизнь хороша, а завтра будет ещё лучше.

Рассказывает враг прогресса:

Мы жили тихо и мирно, по вечерам любовались закатами, а утром встречали рассвет в поле. Семьи были крепкие, по воскресеньям все вместе ходили в церковь. Но вот приехал в наше село Янкель-шинкарь. Он открыл шинок, и мужики туда зачастили. Он брал вещи в залог, и наливал им спиртное в долг. Со временем всё село было опутано паутиной долговой кабалы.

Из неё надо было вылезать. Один человек взял взаймы у Янкеля денег и открыл текстильную фабрику. Теперь наши женщины уже не работали в дому, но вкалывали на фабрике. Раньше разводы были вещью редкой, а сейчас они стали правилом. Хозяин фабрики стал привозить рабочих издалека, они жили в большом общежитии, и пьянствовали в шинке после работы.

Наша молодёжь бросила село и ушла в город, работать на заводе. Только один поп боролся с Янкелем и его влиянием, но ничего поделать не мог наша общинная жизнь рухнула. Больше не стало взаимопомощи, не осталось крепких семей, дети не заботились о родителях, но отправляли их в дом престарелых. Мы работали всё больше и больше, но все деньги шли на расплату за кредиты, которые нам давал Янкель. Церковь опустела.

Оба нарратива отражают реальность, увиденную с двух сторон. Но между ними есть различие: первый рассказчик описал «нормальное» (хотя и губительное для традиционной жизни) развитие капитализма, победу буржуазии и её последствия. Второй сумел увидеть большее — за «нормальной» борьбой за выгоду и прибыль скрывалась и борьба двух теологических парадигм. Молодой бизнесмен предлагал не только место для встреч и кредиты, но и новое мироощущение, жёстко противостоящее прежнему. Попу и Яыкелю было о чем поспорить.

Люди духа раньше других ощутили противостояние между церковью и евреями. Т.С. Элиот и Г.К. Честертон пришли к церкви, по этому же пути пошли и ярые вольнодумцы Федор Достоевский и Сергий Булгаков. Если бы они смогли отстоять свои позиции в дискурсе, человечеству удалось бы установить новый баланс между Янкелем и попом, баланс, при котором церковь сохранила бы своё центральное место, а шинок остался бы на скромных позициях. Ведь речь не идёт о тотальной победе — она невозможна, хотя к ней можно стремиться. Как и в споре между мужем и женой, дух и материя могут спорить, но ни одна из стороне не может победить полностью и окончательно.

Владычество евреев в СМИ, то есть интеграция капитала и дискурса изменили соотношение сил. Победа Янкеля недолго казалась победой свободы духа. Быстро выяснилось, что у дискурса просто появились новые хозяева. Вместо церкви границы допустимого установили хозяева газет. Люди духа, стремившиеся создать общество, которое зиждется на скапе веры, остались на окраинах дискурса, который сузился'до споров о целесообразности и выгоде.

У китайского философа Менциуса можно найти пример взгляда, недопустимого в современном дискурсе, но совершенно понятного христианину, хотя Менциус жил за три века до Христа. Менциус отправился к правителю Ху И, и тот спросил его: «Старик, если ты преодолел путь в тысячу ли, чтобы придти сюда, ты, наверное, знаешь, как принести выгоду моей стране». Менциус ответствовал: «Зачем говорить о выгоде? Важны лишь праведность и великодушие. Если правитель скажет, «как принести выгоду моей стране?», его вассалы скажут: «Что принесёт выгоду нашим уделам?», и простолюдины и книжники скажут: «В чем наша выгода?». Когда же низшие и высшие сословия устремятся к своей выгоде, государство погибнет».

Итак, победа еврейской корпорации над церковью привела к победе понятия выгоды над понятиями о праведности и великодушии. Хотя путь к победе в дискурсе был проложен мыслителями от Джона Локка до Гоббса, которые не были евреями, именно благодаря еврейской концепции мира (о которой речь позднее) эта позиция получила легитимность, беспокоившую Гессе.

Евреи были готовы к использованию свалившейся на них победы благодаря своему традиционному отношению к дискурсу. За долгие века христианского правления богатые евреи, о которых мы говорили в предыдущих главах, несли тяжкое бремя — они заботились о еврейских учёных и мыслителях и давали им в жены своих дочерей, не скупясь на приданое. Богатый еврей знал, что его долг — заботиться об учёных. Хотя, как мы говорили, у богатых евреев были самые прагматические основания для покупки СМИ, у них не было таких причин для поддержания на протяжении веков внушительного идеологического аппарата «альтернативной церкви». Напротив, именно альтернативная церковь была целью их трудов.