Демон отверженный - Ким Харрисон

У Кери на лице читалась неприкрытая тревога:

— Ты говорила, что Ал в тюрьме.

Я кивнула:

— Его арестовали снова, когда узнали, что я умею запасать энергию линий. Но заключать сделки он может. А я знаю его имя вызова и могу вызвать его оттуда.

Приоткрыв хорошенький ротик, Кери посмотрела на Айви, на Дженкса:

— Он же может тебя убить!

— А может и не убить. — Обескураженная, но не видя других вариантов, я отодвинула от себя блокнот с эскизами карт. — У меня есть нечто, что ему нужно, и держать это у себя мне не на пользу. Отдать ему — тогда, быть может, удастся освободить Трента.

Кери бросила на Айви умоляющий взгляд, и вампирша подтащила к себе стул и села.

— Рэйчел, — заговорила она тихим и полным сочувствия голосом, — ты ничего сделать не можешь. Я не больше твоего хочу, чтобы Трент там застрял, но нет стыда в отказе от битвы, которую тебе не выиграть.

Дженкс встал передо мной, усиленно кивая, но от его успокоенного вида я разозлилась еще больше. Они не слушали, хотя их можно понять. Боясь, как бы не взорваться, я провела по лицу ладонью.

— О'кей, — сказала я, и Дженкс отлетел, когда я встала. — Да. Вы правы. Не получится. — Надо отсюда убраться. — Забудем, проехали. — Я поискала взглядом куртку. В прихожей… наверное.

Я пошла к входной двери — без сумки, без кошелька, только с запасными ключами, которые сунула в сейф вместе с завещанием Айви на случай серьезной болезни — когда отключать аппараты. Машину мою мне пригнали домой, но сумку еще надо будет найти.

— Эй! — окликнул меня Дженкс со стола. — Куда это ты?

У меня забился пульс, каждый шаг отдавался в позвоночнике.

— В Иден-парк. Одна. Вернусь после рассвета. Если меня в безвременье не затащит, — добавила я сухо, язвительно и едко.

Стрекот летящих за мной крыльев заставил напрячься.

— Рэйчел…

— Пусть идет, — сказал тихий голос Айви, и Дженкс отлетел назад. — Она еще никогда не была в ситуации, где никак не победить. А я лучше позвоню Ринну, — добавила она, направляясь в коридор. — А потом по магазинам, запасаться, потому что потом они могут на время закрыться. В городе могут начаться беспорядки, пока власть на нижних этажах как-то установится. Неделя обещается трудная, и ОВ будет слишком занята, чтобы совать нос куда бы то ни было.

Идя через увешанное нетопырями святилище, я думала, что вряд ли это все увижу.

Сидеть на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье, как я сидела, глядя из Иден-парка через реку Огайо на Низины, было холодновато. Солнце уже собиралось восходить, и над Низинами стоял розовато-серый туман. А я сидела и думала — то есть на самом деле ждала. То, что я здесь сидела, явно показывало, что время думать прошло — и надо что-то делать.

Вот я и сидела на спинке скамейки, дрожа от холода в короткой кожаной куртке и в джинсах. Ботинки тоже не слишком защищали от прохлады ноябрьского утра. Облачка пара от дыхания оживали своей жизнью и тут же таяли, как и мои короткие торопливые мысли обо всем: о папе и маме, Такате, Кистене, застрявшем в безвременье Тренте, Айви, которая верит, что я разберусь, Дженксе, желающем непременно участвовать.

Нахмурившись, я опустила глаза и стерла грязное пятно с ботинка. Папа приводил меня сюда от случая к случаю. Обычно это бывало, когда они с мамой ссорились, или когда мама впадала в меланхолию и на все мои вопросы, что с ней, отвечала только улыбкой и поцелуем. Сейчас я подозревала, что эти приступы депрессии были связаны с мыслями о Такате.

Я вздохнула, наблюдая за мыслью, уходящей от меня как пар дыхания и вливающейся в коллективное сознание. У мамы тихо поехала крыша в попытках отделить себя от реальности, в которой она родила детей от Такаты, находясь в браке по любви с моим отцом. Она любила их обоих, и каждый день видеть Такату в Роберте и во мне — было пыткой, которую она сама на себя навлекла.

— Никогда ничего невозможно забыть, — сказала я, глядя, как уходя слова в ничто. — И если даже получится, забытое всегда вернется неожиданной пощечиной.

Прохладный туман наступающего дня был влажным и приятным, и я закрыла глаза, подняв лицо к светлеющему небу. Очень уж долго я была на ногах.

Обернувшись на месте, я посмотрела назад, туда, на узкую ленту парковки между двумя искусственными прудами и широкий пешеходный мост, соединяющий их. За мостом проходила неровная лей-линия, которую не заметишь, если не вглядываться пристально. Я ее нашла в прошлом году, помогая Кистену драться с приезжей камарильей, которая пыталась похитить его племянника Одрика. Потом я про нее забыла, и только недавно почувствовала ее диссонансное звучание с помощью Биса. Линия слабая, но ее хватит.

Задумавшись кстати, как там маленький Одрик, я слезла со скамейки, похлопала по замерзшим в джинсах ногам и пошла через стоянку. Проходя мимо, погладила красную краску своей машины. Она мне дорога. Если все получится, я успею ее забрать до того, как ее эвакуируют.

Медленными шагами я прошла через мост, поглядывая вниз, нет ли ряби от Шарпса — это мостовой тролль, живущий в парке. Но либо он прятался на глубине, либо его опять выгнали. Слева от меня была широкая бетонная площадка на закруглении верхнего пруда. Там стояли две статуи, а между ними как раз пролегла вот эта линия. Чем ближе к восходу, тем слабее становилось красноватое сияние, видимое ментальным зрением. Но все же можно было рассмотреть, где она проходит — между волком с одной стороны и забавного вида мужиком с тиглем в руках с другой. Оба они держали среднюю точку линии, тянущейся от края до края парка. Она шла через мелкую воду, и потому имела столь жалкий вид. Будь пруд хоть сколько-нибудь глубже, линия не выжила бы вовсе. А сейчас из нее утекала сила так, что у меня кожу кололо, пока я искала чистое место на бетоне, чтобы сесть рядом с ней.

Взяв камешек, я наклонилась и кое-как нацарапала круг прямо внутри линии. Если даже взойдет солнце и разорвет мои чары, я все равно смогу говорить с Алом, если стану в линию, хотя он не будет тогда обязан оставаться и слушать. Но я не думала, что заставить Ала остаться будет проблемой.

Сердце колотилось, меня бросило в холодный пот, когда я прошептала:

— Джариатджекджунисджумок, вызываю тебя.

Мне не нужны были ловушки, чтобы форсировать его появление — нужно было лишь открыть канал. И вот он явился — воспользовавшись именем, которое я выбрала для себя.

Он возник из дымки в сидячем сгорбленном положении, и я не могла оторвать от него глаз в неприятном завороженности — потому что он выглядел грубой на меня пародией. Ноги скрещены в щиколотках, колени торчат, голые костлявые плечи сгорбились, покрытые красными царапинами с засохшей кровью. Лицо с отвисшей челюстью, глядевшее на меня в ответ, было моим, но без малейшего выражения или мысли. Вяло болтались рыжие волнистые пряди. А хуже всего были глаза — по-демонски красные, с козлиным разрезом, они таращились на меня с моего же лица.