Книга Странных Новых Вещей - Мишель Фейбер

Как обычно, несколько минут его слова мелькали на экране, ожидая отправки. Затем поверх текста, будто клеймо на раскаленном железе, проявились буквы:

НЕ ОДОБРЕНО. ОБРАТИТЕСЬ ЗА ПОМОЩЬЮ.

Он барабанил в дверь Грейнджер и кричал:

— Грейнджер, откройте, это я, Питер!

Тишина.

Даже не оглядев коридора, чтобы проверить, не видит ли его кто-то, он открыл дверь и ворвался в квартиру Грейнджер. Если бы она спала, он бы вытащил ее из постели. Без злобы, конечно. Но она должна ему помочь!

Планировка ее квартиры оказалась точь-в-точь как у него, и сама обстановка была такой же спартанской. Грейнджер в квартире не было. Кровать была более или менее заправлена. Белый шарф висел на сушилке под потолком. Созвездия капель мерцали внутри душевой кабинки. До половины опустошенная бутылка бурбона — на белой этикетке так и было написано красными печатными буквами: «Бурбон», и тут же цена — шестьсот пятьдесят долларов — стояла на столе. Еще там стояла фотография в рамке — человек средних лет с резко очерченными чертами лица, в тяжелой зимней одежде и с ружьем. Позади него под грозным серым небом виднелась запорошенная снегом ферма семейства Грейнджер.

Десять минут спустя он застал дочь Чарли Грейнджера в аптеке — да и неудивительно, где же еще он мог ее найти, ведь она все-таки была фармацевтом СШИК. Она сидела за стойкой, одетая как обычно. Ее еще немного влажные волосы были аккуратно уложены. Когда он вошел, она, неуклюже зажав карандаш короткими пальчиками, писала что-то в старомодном гроссбухе. Над ней возвышались похожие на соты полки, по большей части пустые, но кое-где стояли одинокие пластиковые бутылочки и картонные коробки. Грейнджер была спокойна, но веки ее покраснели от слез.

— Эй, я пошутила насчет лекарств против бреда, — улыбнулась она, когда он подошел к стойке.

«Забудь, что я сказала в лазарете», — молил ее взгляд.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он.

— Ты никуда не поедешь, — сказала она. — Во всяком случае, не со мной.

Он не сразу понял, что она отказывается везти его на машине, поскольку это может повредить ему.

— Просто я пытался отослать сообщение жене, — сказал он, — и оно было заблокировано. Мне надо это исправить. Пожалуйста, помоги мне!

Она отложила карандаш, закрыла журнал.

— Не волнуйся, Питер, я могу это уладить, — сказала она. — Скорее всего. Зависит от того, насколько плохим мальчиком ты был.

Грейнджер встала, и он снова отметил, что ростом она невелика. Однако сейчас он все еще чувствовал себя меньше ее, он был маленьким мальчиком, у которого украли его новенький велосипед, он был жалким отщепенцем на заблеванном диване в сэлфордском молельном доме пятидесятников, он был мис-сионером-неудачником, хватающимся за соломинку, — и каждый из этих Питеров мог лишь вверить себя милосердию многострадальной женщины: матери, которая могла убедить его, что он для нее дороже самого дорогого подарка, жены, которая могла убедить его, что он любим даже после того, как нарушил священную клятву, подруги, которая способна вытащить его из беды. Если уж на то пошло, то именно милосердию этих женщин он предавался, а не Иисусу, и именно они все решали, когда дело заходило слишком далеко.

В квартире, когда они туда вошли, был полный бедлам. Рюкзак, замызганный после всего, стоял посреди комнаты, вокруг валялись мотки пряжи, упавшие со стула. Рассыпанные таблетки раскатились по столу рядом с открытым флаконом и предписанием Грейнджер, что и как принимать, — странно, он не помнил, что открывал флакон. Постель была в неприличном виде, простыни перекрутились так, словно он всю ночь с ними боролся.

Грейнджер проигнорировала весь этот хаос, села на стул и прочла письмо к Би. Ее лицо было непроницаемо, хотя губы скривились раз или два. Может, она была не сильна в чтении и ей надо было произнести слово, чтобы понять? Он стоял рядом и ждал.

— Мне нужно, чтобы ты разрешил кое-что изменить в письме, — сказала она, дочитав до конца.

— Изменить?

— Удалить несколько... проблематичных высказываний. Чтобы Спрингер пропустил письмо.

— Спрингер?!

Питер-то думал, что письмо заблокировалось автоматически, некой компьютерной программой, которая бездумно сканирует слова.

— Ты имеешь в виду, что Спрингер читает мою почту?

— Это его обязанность, — сказал Грейнджер. — Одна из. У нас у всех, как ты уже заметил, самые разнообразные обязанности. Я совершенно уверена, что сейчас за Луч отвечает Спрингер.

Он не сводил с нее глаз. Не было ни тени стыда, ни вины на ее усталом лице, ни попытки защититься. Она просто посвящала его в подробности служебного распорядка СШИК.

— Так вы все по очереди читаете мои личные письма?

И только теперь, кажется, до нее дошло, что, наверное, в некой человеческой вселенной это положение вещей может показаться кому-то странным.

— А что здесь такого? — сказала она невозмутимо. — Разве Бог не читает твои мысли?

Он открыл было рот, чтобы возразить, но не смог сказать ни слова.

— Как бы то ни было, — продолжала она деловито, — ты хочешь, чтобы это сообщение было отослано. Так давай его отошлем. — Она прокрутила текст. — Придется вырезать про цензуру СШИК в журналах, — сказала она, тыча клавишу коротко остриженным ногтем.

Буква за буквой фраза «и те подвергнуты цензуре» и еще шестнадцать слов после нее исчезли с экрана.

— То же самое о гибели мира.

Снова палец поклевал клавишу. Она вгляделась в сияющий текст, проверяя изменения. Еще пара слов попались ей на глаза, их она тоже удалила. Глаза у нее были покрасневшие, она казалась не по возрасту печальной.

— Никаких концов света, — пробормотала она с мягким укором, — ага...

Удовлетворившись сделанным, она нажала кнопку «отправить». Текст поколыхался на экране, пока где-то в недрах базы другая пара утомленных глаз проверяла его. Потом текст испарился.

— Еще пять тысяч баксов тю-тю, — сказала Грейнджер, пожав плечами.

— Что?

— Каждое сообщение, отосланное тобой по Лучу, стоит около пяти тысяч, — ответила она. — Ну и каждый ответ твоей жены, конечно.

Она вытерла лицо рукой, глубоко дыша, будто старалась вобрать так нужную ей сейчас энергию из собственных ладоней.

— Это еще одна причина того, почему персонал не общается каждый день с кучей приятелей, оставшихся дома.

Питер попытался подсчитать в уме. Он никогда не был асом в математике, но знал, что цифра была чудовищно велика.

— Мне не говорили, — сказал он.

— Нам было не велено говорить.

— Но почему?

— Ты был очень нужен СШИК, — сказала Грейнджер. — Ты у нас первый ВИП, так сказать.