Граждане Рима - София Мак-Дугалл

— Что вы имеете в виду? Что случилось потом? — требовательным тоном спросила Уна, и голос ее прозвучал на удивление громко.

— Прервали. Запустили какую-то музыку.

Стоявший за ними старик вмешался с подлинно юношеским негодованием:

— А теперь притворяются, что ничего не было! Что-то там такое творится, и они не хотят, чтобы он про это сказал. Просто отвратительно. Он сказал, что Лео и Клодию убили, я тоже всегда так думал!

— Может, это и не он был, — сказал до сих пор молчавший мальчуган.

Присутствующие повернулись к нему, и снова на их лицах появилось радостное выражение.

— Ты ж даже не смотрел! А почему прервали речь? Сам император назвал его Марком!

— Может, он ошибся.

Все снова враз заговорили, да с таким жаром, что Уна с Сулиеном при желании могли бы уйти не заплатив. Возбужденные поиски общественного дальновизора ничего не дали, они были слишком далеко от центра, а когда наконец нашли маленький частный передатчик на углу возле кондитерской, оказалось, что, что бы ни случилось, повтора не будет.

Уна чуть не разбила экран, не желавший выдавать свои тайны. Миллионы людей видели Марка. Естественно, изображения Марка на погребальной церемонии тоже не повторяли, хотя, как последнее средство, она хотела бы посмотреть их, словно при достаточно пристальном изучении они могли бы приоткрыть завесу, не говоря уже о том, чтобы увидеть его лицо.

Пока же не было даже намека на какое-либо объяснение. И хотя они уже успели выслушать множество рассказов о появлении Марка на Форуме, подробности всегда были разные, и, когда они возвращались к машине, у них не было полной уверенности в том, что же произошло на самом деле.

— Значит, он добрался и еще четыре часа назад был жив, — задумчиво произнесла Уна. — И по-прежнему жив… так должно быть, кто же решится убить его после того, что он сказал? По крайней мере, именно этого он и добивался. Но тогда… почему они не говорят, да, он жив, это чудо?

— Четыре часа — не так уж много, — сказал Сулиен, хотя противоречивость и замедленность, с какой поступали новости, поубавили оптимизма, который он, разумеется, пытался себе внушить. С одной стороны, теперь ему легко было повторять Уне, что они наверняка знают — Марк в безопасности; а в то же время из-за самой этой легкости слова его звучали неубедительно. — На том, что мы делаем, это сказаться не должно. Единственное, теперь мы знаем, что ехать в Рим стоит. Он хотел встретиться с нами там. Если все в порядке, то так и будет.

Уна в отчаянии поймала себя на мысли, что, даже если Марк исполнил задуманное, для нее он все равно безвозвратно потерян, и если она снова увидит его, то в какой-нибудь огромной зале, которую она даже не могла представить, где он будет ждать и где сказать будет ничего нельзя. И ей хотелось расплакаться от отвращения к себе: как она смеет придираться, когда речь идет о спасении Марка?

Дама все еще спал, но проснулся, встрепенувшись, почувствовав их беззвучное приближение. Он глядел на них ничего не понимающим взглядом, часто моргая, веснушки снова стали похожи на россыпь темных маленьких ран на белой как мел коже.

— Долго я спал? Теперь могу вести опять.

— Минут сорок, не больше, и вести ты все равно не можешь, — сказал Сулиен. И стал делить еду. Дама ел медленно, лицо его стало замкнутым, и Сулиен вспомнил, как он не любит, когда кто-нибудь видит его за едой. Впрочем, теперь он делал это так, что его увечье было почти незаметно, только хлеб держал на сложенной горсткой ладони, а не сжимал большим и указательным пальцами, поддерживал локоть левой руки правой и, пожалуй, чуть больше обычного наклонял вперед голову. И все же он хранил молчание и не глядел на Уну и Сулиена. Тело его было напряжено, он словно ожидал чьего-то недоброжелательного выпада, хотя Сулиена так и подмывало сказать, скорее от отчаяния, чем из сочувствия: никто ничего не заметит, если не будет знать заранее, по крайней мере если ты не будешь сидеть с таким видом.

Он пересказал Даме услышанное, Уне это было бы слишком тяжело. Они с Дамой словно молча сговорились никогда впредь не общаться друг с другом наедине, а лишь непременно вовлекая в это общение Сулиена.

Выслушав его. Дама невозмутимо произнес:

— Четыре часа — это немало. Надо ехать.

Сулиен вздохнул: он знал, что руки Дамы часа через полтора снова онемеют от боли и усталости; непереносима была и сама мысль о том, что из-за этого они будут привязаны к месту — это было хуже, чем та опасность, которая может из этого воспоследовать.

— Я поведу, — сказала Уна примерным, преувеличенно рассудительным голоском. — Я внимательно следила, как он это делает. Иначе мы потеряем остаток дня.

— Вот черт, — встревоженно произнес Сулиен, переводя взгляд с Уны на Даму, раздумывая: кто из этой парочки погубит их всех, и чувствуя, что не в силах остановить обоих.

— Ничего. Послушай, сколько нам еще осталось? Дорога все время идет прямо, только вот тут поворот, а дальше снова прямо. Знай себе жми на педали.

Она сказала это им обоим, но Дама, нарушая уговор, посмотрел на нее в упор.

— Покажи сначала, можешь ли ты объехать вокруг парковки, — сказал он наконец.

Машину слегка тряхнуло, потом она, переваливаясь с боку на бок, медленными, но пугающими рывками двинулась вперед. Сулиен застонал.

— Заткнись, — сказала Уна, униженно, мрачно склонившись над рычагами управления, скрипя зубами.

— Неплохо, — сдержанно сказал Дама. — Только не дергай так резко. Расслабься, и получится более плавно.

Уна вздохнула, переключила скорости и объехала парковку, на сей раз действительно более плавно.

— Еще круг, — сказал Дама. Уна снова вздохнула и снова стала заводить машину на круг.

— Что ты делаешь? Нет! — воскликнул Сулиен, но Дама, перекрикивая его, повторил:

— А теперь еще.

— Хорошенького понемножку! — твердо ответила Уна и, резко крутанув баранку, почти как заправский шофер вырулила на дорогу. Сулиен беспомощно посмотрел вперед, ища глазами, во что же они сейчас врежутся.

Но Дама бросил бесстрастный взгляд сначала на Уну, потом на дорогу и все так же заботливо сказал:

— Все будет в порядке, пока я буду следить за тобой, а ты — меня слушаться.

Теперь, когда Уна и Дама снова сидели рядом, стало яснее ясного, что нечто — Дама или, если не переходить на личности, — возникшее между ними напряжение вот-вот выплеснется какой-нибудь необузданной выходкой и жестоко накажет Уну. То, что этого не происходило, искусно замаскированное желание избежать этого, было, пожалуй, еще более томительно. Дама оказался, по крайней мере для Уны, на удивление хорошим учителем, внимательным, терпеливым; все, что он ей советовал — или не советовал, — было хорошо продумано. И Уна оказалась прилежной ученицей: легкая дрожь и рывки автомобиля скоро прекратились. Она боялась ехать быстрее, но Дама сказал: