Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная - Уолтер Айзексон

Национализм отталкивал Эйнштейна еще в те времена, когда его, подростка, так раздражал немецкий милитаризм. Одним из постулатов, на основе которых он строил свои политические взгляды, была поддержка интернациональной или “наднациональной” общности, способной преодолеть хаос национальных суверенитетов путем переговоров. Этот постулат остался неизменным даже после того, как возвышение Гитлера поколебало его отношение к пацифизму.

“Усилия по обеспечению международной безопасности, – писал Эйнштейн Фрейду, – требуют безоговорочного отказа каждого из государств от полной свободы действий – то есть в какой-то мере от своего суверенитета, – и ясно, что ни на каком другом пути добиться такой безопасности нельзя”. Много лет спустя Эйнштейн еще больше был склонен считать, что только так можно преодолеть военные угрозы атомной эры, наступлению которой способствовал он сам.

Эйнштейн закончил письмо вопросом, обращенным к “эксперту, разбирающемуся в инстинктах человека”. Поскольку человеку свойственна “жажда ненависти и разрушения”, правители могут манипулировать этими чувствами, раздувая милитаристский экстаз. “Возможно ли, – спрашивал Эйнштейн, – установить контроль над развитием психики человека, чтобы обезопасить его от таких психозов, как ненависть и уничтожение?”79

Сложный и витиеватый ответ Фрейда был безрадостен. “Вы предполагаете, что в людях есть некий активно проявляющийся инстинкт ненависти и уничтожения, – писал он. – Я полностью с вами согласен”. Психоаналитики пришли к выводу, что есть два переплетенных между собой типа инстинктов человека: “во-первых, инстинкты, стремящиеся сохранить и объединить, которые мы называем “эротическими”… и, во-вторых, другие, призывающие к разрушению и убийству, которые мы ассоциируем с агрессивными или деструктивными побуждениями”. Фрейд предостерегает от навешивания на них ярлыков “добро” и “зло”. “Каждый из этих инстинктов необходим ровно в той же мере, что и противоположный. И все явления жизни проистекают от их активности, их взаимодействия либо противодействия друг другу.

Поэтому вывод Фрейда пессимистичен:

Результат наших наблюдений таков: подавить в людях агрессивные наклонности практически невозможно. Говорят, где-то на Земле есть счастливые уголки, где природа щедро одаривает людей всем необходимым, где благоденствуют племена, жизнь которых проходит спокойно, без агрессии и принуждения. Я с трудом могу в это поверить, мне хотелось бы знать больше об этих счастливчиках. Большевики тоже намерены покончить с агрессией людей, обеспечив удовлетворение материальных потребностей и установив всеобщее равенство. Надежда на это кажется мне тщетной. Пока же они усиленно занимаются усовершенствованием своего вооружения80.

Обмен письмами не удовлетворил Фрейда, шутившего, что Нобелевской премии мира он им не принесет. Во всяком случае, когда в 1933 году была подготовлена их публикация, к власти уже пришел Гитлер. Теперь подобная тема представляла чисто академический интерес, и эти письма были напечатаны всего в нескольких тысячах экземпляров. Эйнштейн в это время пересматривал свои теории на основе новых фактов. Так поступил бы любой хороший ученый.

На берегу океана, в Санта-Барбаре, 1933 г.

Однажды вечером в Берлине на званом ужине, где присутствовали Эйнштейн с женой, один из гостей заявил, что верит в астрологию. Эйнштейн поднял его на смех, назвав подобное заявление чистой воды суеверием. В разговор вступил другой гость, который столь же пренебрежительно отозвался о религии. Вера в Бога, настаивал он, тоже является суеверием.

Хозяин попытался остановить его, заметив, что в Бога верит даже Эйнштейн.

“Быть такого не может”, – заметил скептически настроенный гость, повернувшись к Эйнштейну, чтобы узнать, действительно ли он религиозен.

“Да, можно назвать это и так, – спокойно ответил Эйнштейн. – Попробуйте, используя наши ограниченные возможности, понять секреты природы, и обнаружите, что за всеми различимыми законами и связями остается что-то неуловимое, нематериальное и непостижимое. Почитание силы, стоящей за тем, что поддается нашему осмыслению, и является моей религией. В этом смысле я действительно религиозен”1.

Эйнштейн-мальчик верил восторженно, но затем миновал переходной возраст, и он восстал против религии. Следующие тридцать лет он старался поменьше высказываться на эту тему. Но ближе к пятидесяти в статьях, интервью и письмах Эйнштейн стал четче формулировать, что все глубже осознает свою принадлежность к еврейскому народу и, кроме того, говорить о своей вере и своих представления о Боге, хотя и достаточно обезличенном и деистическом.

Вероятно, кроме естественной склонности человека, приближающегося к пятидесяти годам, размышлять о вечном для этого были и другие причины. Из-за продолжавшегося притеснения евреев у Эйнштейна возникало ощущение родства с соплеменниками, которое, в свою очередь, в какой-то мере снова пробудило его религиозное чувство. Но главным образом эта вера была, по-видимому, следствием благоговейного трепета и ощущения трансцендентного порядка, открывавшегося через занятия наукой.

И захваченный красотой уравнений гравитационного поля, и отрицая неопределенность квантовой механики, Эйнштейн испытывал непоколебимую веру в упорядоченность Вселенной. Это было основой не только его научного, но и религиозного мировоззрения. “Наибольшее удовлетворение испытывает ученый”, – написал он в 1929 году, осознав, “что сам Господь Бог не мог бы сделать эти соотношения другими, а не такими, какие они есть, и более того, не в Его власти было сделать так, чтобы четыре[83]не было самым важным числом”2.

Для Эйнштейна, как и для большинства людей, вера во что-то, превосходящее тебя самого, стала чувством первостепенной важности. Она порождала в нем некую смесь убежденности и покорности, замешанную на простоте. При склонности ориентироваться на себя самого такую благодать можно только приветствовать. Умение шутить и склонность к самоанализу помогали ему избежать претенциозности и помпезности, которые могли бы поразить даже самый знаменитый ум в мире.

Религиозное чувство благоговения и простоты проявлялось у Эйнштейна и в потребности социальной справедливости. Даже признаки иерархичности или классовых различий вызывали у него отвращение, что побуждало его остерегаться излишеств, не быть слишком практичным, помогать беженцам и угнетенным.

Вскоре после своего пятидесятилетия Эйнштейн дал поразительное интервью, где как никогда откровенно высказался о своих религиозных воззрениях. Он говорил с высокопарным, но обворожительным поэтом и пропагандистом по имени Джордж Сильвестр Вирек. Вирек родился в Германии, ребенком уехал в Америку, став взрослым, писал безвкусные эротические стихи, интервьюировал великих людей и рассказывал о своей многосложной любви к родине.