Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX–XX столетий. Книга V - Алексей Ракитин

прочтении написанного Джоном Уэбстером становится ясно, что разного рода подозрительных нестыковок и противоречий много больше, чем кажется на первый взгляд. Сейчас, когда мы знаем в мельчайших деталях обстоятельства предварительного следствия, материалы коронерского расследования и последующего судебного процесса, у нас появляется замечательная возможность соотнести объективно зафиксированные данные с тем, что соизволил написать профессор химии. Не подлежит сомнению, что убийца, преследуя корыстные цели, умышленно обошёл молчанием, либо исказил важные детали содеянного им преступления.

Автор намерен предложить достоверную версию событий последней декады ноября 1849 года и приглашает читателя в небольшое умозрительное путешествие. Для его начала перечислим важные аспекты данного дела, которые должны получить удовлетворительное объяснение в рамках достоверного предположения и которые должным образом не объяснятся ни официальной версией событий, ни условно «признательными показаниями» убийцы:

1) Почему была сожжена голова Джорджа Паркмена, часть тела, самая сложная с точки зрения уничтожения огнём? Голова человека имеет большую массу и, следовательно, обладает большой теплоёмкостью, кроме того, кости черепа имеют большую толщину и лишены пустот, а зубы переносят без разрушения воздействие высокой температуры и требуют дальнейшего дробления.

2) Почему убийца выбрал явно неоптимальную очерёдность сожжения частей трупа? Он уничтожил руки, по которым тело практически невозможно идентифицировать, но при этом оставил грудную клетку, имеющую весьма специфическую особую примету [аномальную волосатость], по которой жена пропавшего моментально опознала часть тела мужа. Почему убийца вообще оставил значительную по массе и размерам часть расчленённого тела, если его опыт по сожжению в первые часы после преступления оказался вполне удачен? Почему Уэбстер, вытащив останки из «колодцев» под столами, бросил их в ассенизационную камеру, а не в печь?

3) Почему на крутой лестнице из кабинета позади лекционного зала в химическую лабораторию были найдены следы нитрата меди, если убийца в своём «добровольном признании» настаивал на том, что пролил там азотную кислоту? Присутствие нитрата меди в древесине было подтверждено судебно-химическим исследованием, так что это непреложная истина. Следов азотной кислоты в древесине не оказалось. В этой связи уместным представляется следующий вопрос: почему Джон Уэбстер рассказал о пролитой на лестнице азотной кислоте, но ни единым словом не обмолвился о нитрате меди, которого оказалось так много, что создавалось впечатление, будто им вымыли всю лестницу?

4) Почему в суде не возник вопрос о точной величине задолженности обвиняемого убитому им кредитору? Финансовые отношения формально относятся к гражданскому праву, но они должны быть [просто обязаны] рассмотрены в рамках уголовного дела, если речь идёт об отношениях между обвиняемым и потерпевшим. Ибо денежные отношения — это всегда серьёзный мотив… Так почему же сторона обвинения очень невнятно говорила о существовании долга подсудимого, признавая его существование априори и не называя при этом точной суммы?

5) Почему профессор Уэбстер, встретившись с Джорджем Паркменом в доме последнего за несколько часов до убийства, ни единым словом не обмолвился о своей неспособности погасить долг, а вместо этого назначил встречу на своём рабочем месте в Медицинском колледже? Если профессор был не готов выплачивать долг, то представляется логичным сказать об этом прямо и не откладывать на потом. Зачем предлагать человеку явиться на своё рабочее место, дабы именно там объявить о собственной неплатёжеспособности?! Подобный перенос не сулил никаких бонусов при последующих переговорах, всем понятно без лишних разъяснений, что переговоры эти в любом случае должны были быть крайне недружественными и прямо конфликтными. Джордж Паркмен был известен своей резкостью и дурным нравом, неужели его приглашение в Медколледж позволило бы избежать конфликта? Разумеется, нет. Так и хочется написать: профессор Уэбстер пригласил Джорджа Паркмена в свой кабинет в Медицинском колледже для того, что бы… Чтобы что?!

6) Для чего уничтожать одежду потерпевшего в первую очередь? Да, на одежде могут быть метки как владельца, так и прачечной, но сама по себе типовая одежда не привлекает внимания при беглом обыске. Да, смокинг… да, пальто с бобровым воротником… да, шляпа-труба — но так в те годы одевались вообще все приличные люди на Восточном побережьи Соединённых Штатов! Одежду убитого можно и даже нужно уничтожить в последующем, но в своём признании профессор Уэбстер написал, что сжёг одежду сразу же после убийства, то есть ещё 23 ноября, и сделал это ещё до того, как расчленил труп. Причём, уничтожил всё — обувь, нижнее бельё, перчатки… К чему такая спешка?

7) Почему убийца не сжёг в тигельной печи останки, спрятанные в «колодцах» под столами в лекционном зале и химлаборатории? Он имел для этого более чем достаточно времени. Опыт сожжения отдельных частей тела и внутренностей в пятницу 23 ноября и среду 27 ноября показал, что уничтожение расчленённого тела не является задачей невозможной. Почему профессор продемонстрировал странное равнодушие к вполне очевидной мере предосторожности?

8) Почему убийца в своём письменном признании настаивал на том, что не проверял карманы убитого, не забирал его деньги и вообще уничтожил одежду Джорджа Паркмена без её внимательного осмотра? Это утверждение выглядит совершенно недостоверно, понятно, что Джон Уэбстер осматривал карманы убитого им весьма состоятельного джентльмена, забрал найденные деньги… ведь дорогущие золотые часы он забрал, верно?… но почему-то постарался убедить читателя своих записок, будто к прочему содержимому карманов он внимания не проявил. Чем объясняется такая странная избирательность преступника?

Перечисление подобных вопросов можно продолжить — этим может заняться и сам читатель, но автор считает, что сказано более чем достаточно. Попробуем ответить на уже сформулированные вопросы и попытка эта позволит нам получить неожиданную во всех отношениях реконструкцию событий последней декады ноября 1849 года.

Начнём с кажущейся нелогичности поведения Джона Уэбстера, не ставшего звать на помощь людей после смерти Паркмена. Любой врач знает, что следы побоев весьма схожи с травмами от падения с высоты, и если Паркмен был убит единственным ударом палки, необдуманно нанесённым в состоянии гнева, то совершенно логичным с точки зрения убийцы будет списать случившееся на падение с лестницы. Тем более что крутая лестница на месте совершения преступления имелась, и более того — по этой лестнице убийца и его жертва прошли, спускаясь из кабинета позади большой аудитории 2-го этажа в помещение химической лаборатории. Позвал бы Уэбстер людей — да того же самого Эфраима Литтлфилда и его жену — и никто бы никогда не доказал факт убийства. Но профессор этим путём не пошёл.

Почему? Да потому, что подобный выход его совершенно не устраивал. Убийство злобного кредитора вовсе не являлось целью преступления! Целью являлось уничтожение обременительного для Уэбстера денежного долга, а убийство Паркмена являлось лишь способом достижения этой цели. Как только мы примем такое допущение в