Цыган - Анатолий Калинин

Обрадованная столь неожиданной командировкой, Шелоро на утро следующего — воскресного — дня, когда большая машина с повизгивающими в ее кузове в клетях поросятами и гагакающими в плетенках гусями уже выехала из поселка, не сразу смогла уловить подлинный смысл вопроса своего спутника, ветеринара конезавода:

— У первого стога притормозим или дальше?

Отрываясь от своих мыслей, она неузнавающими глазами взглянула на него, сидевшего за рулем, и рассеянно ответила:

— Дальше. — И, только когда их машина еще минут через двадцать стала замедлять ход у ячменного стога, чернеющего слева от дороги в сдвинутой набекрень шапке снега, она сообразила:

— Ты что, Харитон Харитонович, совсем сдурел? Тут же машины через каждые три минуты шныряют. Как будто на обратном пути у нас времени на это не будет.

С явным неудовольствием подчиняясь ее словам, ветеринар снял ногу с тормозной педали.

После войны уже опять начинали входить в моду праздничные ярмарки. Перед Новым годом, на Первое мая, в День урожая и перед Седьмым ноября сперва в райцентре, а потом из районов и на большие областные ярмарки колхозы и совхозы свозили на грузовых машинах всевозможную снедь и живность. Конечно, это были совсем не те ярмарки, которыми до войны славился Ростов. Еще девочкой Шелоро бывала тогда на них с отцом и с матерью. Все, что только понадобилось бы кому-нибудь, можно было на этих ярмарках и продать, и купить. Все, что вызревало, выгуливалось, выкармливалось в степи, на заливных займищах и в Дону. От собранных казачками прямо с грядок и отобранных один к одному свежих и засоленных, замаринованных в дубовых бочонках на камышовых, вишневых, смородиновых листьях огурцов и помидоров до только что вываленных из сетей на берег грудами живого серебра, снятых с кукана или вытащенных из проруби стерлядей, сазанов, сул и завяленных на солнце и сквозняке шамаек, рыбцов, чебаков. От цибарок и запечатанных рамок с медом до бочек распирающего обручи цимлянского, раздорского, пухляковского и всякого другого, на любой вкус и букет донского вина, от чувалов с пшеничной и кукурузной мукой до черноземельных барашков. От моченых ажиновских арбузов до совсем еще целехоньких, как будто они только что были срезаны секаторами с лозы, додержанных до холодов на чердаках в соломе виноградных гроздей. От пронзительно оглашающих ярмарку своими рыданиями павлинов до потрясающих набрякшими кровью бородами индюков. От живых кроликов до только что настигнутых на озимке выстрелами охотников зайцев. От яиц, сохраняемых от порчи в плетенках с солью, до залитых в деревянных бадьях смальцем салтисонов и кругов домашней колбасы. Перед войной колхозы и совхозы на Дону уже начинали сбрасывать с себя коросту и входить в силу.

Но и теперь у Шелоро, когда их машина заняла в Ростове на ярмарке отведенное ей место, с отвычки разбежались глаза. Заставленная машинами и открытыми прилавками ярмарка на Соборной площади переливалась и гомонила.

Стоя в кузове машины, Шелоро сразу же нашла в этой коловерти цыган и цыганок. Даже что-то похожее на зависть шевельнулось у нее в сердце, когда она увидела, как они с непринужденной независимостью сновали в живом кружеве толпы, появляясь и исчезая то в одном, то в другом месте. Но тут же она и нащупала рукой перекинутую через плечо кожаную сумку, врученную ей генералом Стрепетовым. Ни на что другое, кроме того, о чем он принародно сказал ей в конторе конезавода, она теперь не вправе была отвлекаться. Лишь на секунду промелькнуло у нее сожаление о том, что Егору, который остался на глухом отделении при табуне, так и не придется сегодня полюбоваться на всю эту роскошь и богатство.

Вот и их большую машину сразу же со всех сторон облепила такая толпа, что если бы ветеринар не догадался прихватить с собой со склада раскладную садовую лесенку, на которой Шелоро заняла свой сторожевой пост, и если бы она, собираясь на ярмарку, предусмотрительно не вытащила из сарая из старого хлама цыганский батог, то и борта их машины давно уже были бы откинуты на все три стороны, и весь живой хрюкающий и гагакающий в деревянных клетях и в плетеных сапетках товар расхватали бы сотни рук, тянувшихся к кузову. Тем более что многоопытные, ростовские жители сразу же сумели увидеть и оценить, что на большой машине с нашитым досками кузовом привезли откуда-то из табунных степей не какой-нибудь недокормленный и худосочный живой товар с единственной надеждой сбыть его с рук и тут же убраться восвояси, а упитанных розовых поросят, выкоханных не на обрате, а на материнском молоке, и заплывших жиром гусей, откормленных не отходами, а настоящим зерном. Если, например, под Новый год такого поросенка или гуся, нашпигованного рисом с морковью или зажаренного с яблоками, выставить на праздничный стол перед гостями, то у них и разговоров потом об этом хватит на весь год.

Конечно, Шелоро, которой надлежало своевременно сигнализировать ветеринару со своего НП, чтобы он засовывал в наготове распахнутые мешки и хозяйственные сумки поросят и гусей не прежде, чем она пересчитает и уложит в свою сумку деньги, не злоупотребляла цыганским батогом, но иногда ей все-таки приходилось посвистывать им над толпой, особенно когда кто-нибудь из-за спины или из-под низа машины подкрадывался к ветеринару, занятому распродажей товара. И всякий раз батог Шелоро успевал раскрутиться и свистнуть над головой такого умника, когда тот уже готов был прижать к своей груди гуся или поросенка. Но вскоре и просто зеваки с сумками, уже набитыми всевозможной снедью, закупленной к новогоднему столу, стали задерживаться у машины с цыганкой в съехавшем на плечо красном полушалке, чтобы поинтересоваться, как ей с помощью одного лишь кнута удается обеспечивать вокруг своей торговой точки такой порядок, какой далеко не везде удавалось обеспечивать на ярмарке и специально обученным этому делу стражам с кобурами на боку. Постепенно стали стекаться к машине, где возвышалась на лесенке Шелоро, и цыганки, шныряющие в ярмарочной толпе, как щуки в воде, в поисках удачи. При каждом успешном отражении Шелоро очередной атаки толпы на ее машину они издавали ликующие крики, а те, которые узнавали ее, громко гордились знакомством с ней: «Так это же Шелоро!», «А сумка у нее как у генерала», «Шелоро, отсыпь из нее тысчонку».

Но гордиться-то они гордились, а сами все же избегали приближаться к машине на расстояние длины батога. Еще немало было среди них и таких, кто при очередном посвисте батога Шелоро не мог удержаться, чтобы не шарахнуться прочь, так, что никаких сомнений не оставалось в их более чем коротком знакомстве с этим старорежимным таборным кнутом. Между тем Шелоро ни на минуту нельзя было забывать и о своей сумке, которая теперь все более заметно разбухала у нее на боку от четвертных и полусотенных бумажек, выручаемых от продажи товара. Если позволить себе хоть на мгновение зазеваться, то для того, кто уже успел присмотреться к сумке, ничего не стоило бы лишь одним прикосновением бритвы срезать ее с тонкого ремня, перекинутого через плечо Шелоро. Тем паче, что всем было видно, как она то расстегивает, то опять застегивает на сумке желтый медный замочек. Когда Шелоро дотрагивалась до сумки, деньги, вырученные от продажи гусей и поросят, шевелились у нее под ладонью.

Но однажды она все-таки позволила своему батогу с устрашающим свистом раскрутиться над толпой во всю длину. Получая от покупателей деньги, не забывала она мимолетно скользящим взглядом следить за всем, что происходило вокруг машины. Сдвигаясь и раздвигаясь, толпа опоясывала ее. Все меньше в кузове оставалось деревянных клетей с поросятами, сапеток с гусями. Поросят, оглушающих ярмарку душераздирающим визгом, покупатели уносили с собой в мешках за спиной, а гусей, обреченно роняющих свой трубный клик, — прижав руками к груди или в кошелках. Но толпа вокруг машины все еще не редела. Молва о том, что с машины какого-то конезавода из табунных степей продаются упитанные розовые поросята и откормленные до отказа гуси всего по пятьдесят и по двадцать пять рублей за штуку, распространилась по ярмарке, и толпа продолжала штурмовать ветеринара и Шелоро с неутихающей яростью. К, тому же все получали при этом возможность бесплатно посмотреть еще и спектакль с цыганкой в кузове, раскручивающей над собой длинный кнут. С покрасневшими на морозе щеками и с большими серьгами, вспыхивающими под солнцем, она выглядела в кузове машины на своем НП совсем как на сцене. Вот-вот она вздрогнет, затрясет своими серьгами, поведет плечами, и в руках у нее окажется бубен. Но и без этого, в своем полушубке, с перекинутой через плечо военной сумкой и с длинным батогом, она заслуживала, чтобы на нее посмотреть. И, засмотревшись на Шелоро, даже многие из тех, у кого уже шевелился в мешках и сумках только что закупленный здесь к Новому году живой товар, не спешили отходить от машины.