«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории - Дафна дю Морье

хочется, — сказала она. — Неважно, можешь съесть попозже, когда захочешь. Болит? Это бывает по первому разу.

— Нет, — сказала Дебора.

То, что с ней произошло, было делом личным. Ее к этому подготовили в школе, и тем не менее потрясение оказалось сильно, такое не обсуждают с Агнес. Та немного помедлила на случай, если девочка захочет о чем-то спросить, но, видя, что вопросов не последует, повернулась и вышла из комнаты.

Дебора, опершись щекой на руку, смотрела в пустое небо. Тяжесть знания легла на нее — странная, глубокая печаль.

«Я туда больше не попаду, — думала она. — Я потеряла ключ».

Скрытый мир, как рябь на поверхности пруда, который скоро заполнят галькой и оградят, стал недосягаем вовеки.

Перевод И. Проценко

Эрцгерцогиня

1

Ронда, крошечное государство на юге Европы, со дня своего основания была эрцгерцогством, но теперь уже многие годы это республика. Оковы монархического режима Ронда сбросила последней, и тамошняя запоздалая революция стала особенно кровавой. Переворот, в результате которого на смену привычному единовластию эрцгерцога (его род правил Рондой без малого семь веков) пришло просвещенное правительство Народного фронта, или Корпорация НФ, как его окрестили за умение совмещать интересы крупного капитала с коммунистическими лозунгами, без преувеличения потряс остальной западный мир. В свое время западный мир при первых признаках опасности забил тревогу и, не считаясь с расходами, собрал всех имевшихся в наличии монархов, посадил их на океанский лайнер и отправил в бессрочный круиз. Там они распрекрасно зажили вместе, предаваясь своим излюбленным занятиям — плели интриги и вступали в близкородственные браки, но права сходить с корабля на берег они лишились навсегда, дабы не сеять смуту среди народов Европы, получивших вожделенную свободу.

Почему же рондийская революция стала таким потрясением? Да потому что Ронда была не только черной овцой в передовой семье демократических держав, но и любимейшим местом отдыха туристов со всех концов света. Причины понять нетрудно. Сама миниатюрность этой страны делала ее не похожей ни на какую другую. При этом, несмотря на малые размеры, в ней было все, чего только можно пожелать. Единственная гора, Рондерхоф, поднималась на двенадцать тысяч футов, и совершить восхождение на вершину можно было со всех четырех сторон, а проложенные по склонам горнолыжные трассы не имели себе равных в Европе. Единственная река, Рондаквивир, была судоходна на всем протяжении, до самой столицы; ее низовья изобиловали живописными островками, каждый со своим пляжем и казино, и в теплое время года туристы валили туда толпами. Но главную достопримечательность Ронды составляли целебные воды.

В горах неподалеку от столицы из-под земли били знаменитые на весь мир источники — они испокон веков считались самым ценным достоянием правящей династии, поскольку обладали необычными, прямо-таки уникальными свойствами. Достаточно сказать, что чудодейственная вода могла подарить человеку вечную молодость, — правда, для этого нужно было знать особую секретную формулу. Формула составляла государственную тайну, и владел ею один лишь правящий эрцгерцог; на смертном одре он передавал ее наследнику престола. И хотя воды Ронды были бессильны перед последним, неотвратимым ударом — ибо все люди смертны, будь ты хоть трижды принц крови, — рондийские эрцгерцоги сходили в могилу без единой морщины и без единого седого волоса.

Как уже говорилось, заветную формулу знал только правящий монарх, и он единолично пользовался ею себе во благо; однако любой турист, приехавший в страну, мог сколько влезет пить воду из природных источников и на собственном опыте убеждаться в ее чудесном, поистине животворном действии. До революции люди тысячами съезжались туда со всего света в надежде забрать с собой, в круговерть своей привычной суетной жизни, частицу волшебного эликсира.

Простыми словами нельзя объяснить воздействие, которое оказывала Ронда на туристов. По возвращении их безошибочно узнавали по бронзовому, необычного оттенка загару, мечтательному, отрешенному взгляду и какому-то удивительно легкому отношению к жизни — как будто нет ни проблем, ни забот. Недаром в те времена говорили: «Кто побывал в Ронде, повидал Бога». И верно: их новая манера беспечно пожимать плечами, безмятежно позевывать и загадочно улыбаться говорила окружающим, что во время зимних или летних каникул им открылся какой-то иной, таинственный мир, что они получили доступ к местам, о которых не подозревают те, кто остался дома.

Со временем эффект, конечно, тускнел. Рабочий возвращался к станку, служащий к своим бумагам, а химик к колбам и пробиркам; но стоило им оторваться от дел и задуматься, как все побывавшие в Ронде вспоминали чудодейственную воду высокогорных источников, живописные островки в устье Рондаквивира, кафе на главной столичной площади, под сенью эрцгерцогского дворца… Теперь во дворце скучнейший музей, сплошь увешанный революционными трофеями.

В прежние времена, когда перед дворцом несли караул гвардейцы в великолепных лазоревых с золотым позументом мундирах, на флагштоке развевался императорский штандарт — эмблема живой воды на белом поле, а императорский оркестр играл рондийские народные мелодии — что-то среднее между цыганскими напевами и церковными псалмами, — в те времена туристы после ужина рассаживались на площади и ждали, когда на дворцовом балконе появится эрцгерцог. Это был кульминационный момент дня. Для любого, кто совершил восхождение на Рондерхоф или искупался в Рондаквивире и к тому же отведал живительного местного эликсира, ежевечерний выход правящего монарха служил своеобразным итогом впечатлений, которые получил гость страны, — неважно, с какими намерениями он пожаловал: восторгаться или насмешничать. Выпив лишнего (вино из местного винограда крепкое и очень сухое), слегка переев (рыба, выловленная в Рондаквивире, весьма питательна) и немного взгрустнув (цыганско-церковные мотивы навевают ностальгию), заезжий иностранец забывал про свое рациональное «я» и оказывался вполне готов к эффектному финальному аккорду. Тем не менее торжественный ритуал всегда поражал его заново и даже трогал.

На площади воцарялась тишина. Свет приглушался. Императорский оркестр начинал негромко играть национальный гимн, первая строка которого в переводе звучит примерно так: «Я то, что ты ищешь, я — жизни вода». И тогда открывалась стеклянная дверь, и на балконе возникала фигура в белом мундире. В ту же минуту с дворцовой колокольни выпускали летучих мышей, символизирующих грезы, — картина была жутковатая, но странно красивая: незрячие ночные создания описывали широкие круги над головой эрцгерцога, которая светилась в темноте (все рондийские эрцгерцоги были светловолосые), и полнейшую тишину нарушал только шелест бесчисленных крыльев. Эрцгерцог стоял неподвижно, один, в ярких лучах софитов, искусно вмонтированных в каменную балюстраду; и единственным цветным пятном на ослепительно-белом фоне была алая лента ордена Справедливых. Даже на расстоянии фигура эрцгерцога вызывала невольный прилив патриотических чувств, и к горлу самого отъявленного республиканца подкатывал вполне реакционный