Довмонт: Неистовый князь. Князь-меч. Князь-щит - Андрей Анатольевич Посняков

довольно тепло, правда, снег еще не таял. Главная площадь селения наполнилась народом – сюда согнали всех пленных. Невдалеке, исходя искрами, догорали деревянные стены. Сквозь синеватый дым, стелющийся над вершинами сосен, виднелись серые стены замка, расположенного верстах в трех к северу от селения. Кто смог, тут ушел под их защиту. Успели не все.

– Пленные олдермены хотят говорить с тобой, князь, – доложил верный Гинтарс, отвлекая Довмонта от невеселых дум.

– Я не хочу их видеть, – отмахнулся князь. – И слышать их не хочу. Они виновны в смерти Любарта.

– Прикажешь отрубить им головы?

– Много чести. Повесить! Прямо сейчас и здесь же, на площади.

Довмонт не присутствовал на церемонии казни – вот еще, много чести для всяких там. Князь отправился подсчитывать трофеи, вполне справедливо посчитав это куда более приятным, чем смотреть на дергающиеся в петельках тела. Казнь же происходила буднично и быстро. Трех олдерменов – купеческих старейшин из Ревеля, некогда бывших со своими отрядами под стенами Раковора – повели к виселице, надели на шеи петли. Виселицу специально не строили, обошлись местной, случайно уцелевшей в огне пожарища. Кто-то из сотников зачитал приговор…

Олдермены приняли свою судьбу стойко. Не просили пощады, не пытались вырваться – все равно не удалось бы. Просто, когда пришел смертный час, гордо вскинули головы, а один, с бритым красивым лицом, завопил:

– Прощайте, други! Прощайте, и не поминайте лихом, да хранит вас…

Кто там должен был хранить попавших под замес жителей – сам Господь или Святая Дева – олдермен сказать не успел. Захрипел, задергался… и затих, вытянувшись струною.

В толпе пленных прошелестел горестный вздох. Женщины и дети заплакали. Лишь один отрок не плакал, сдерживался, крепко стиснув зубы. Его узкое, еще совсем детское лицо, обрамленное каштановыми локонами, скривилось от ненависти и горя, синие глаза побелели, изо рта же вырвался сдавленный крик:

– Отец!

Да, один из только что повешенных олдерменов, увы, приходился несчастному парню отцом. Что ж, бывает…

– Ах, бедный Альбрехт, – стоявший рядом высокий старик с растрепанной седой бородою обнял парня за печи. – Мужайся, мой мальчик, мужайся. И помни – на все воля Божия.

– Я отомщу, – сузив глаза, яростно прошептал отрок. – Обязательно отомщу. И буду жить только ради этого.

– Тсс! – старик тревожно оглянулся по сторонам, – Тихо, Альбрехт, тихо. Поверь, здесь многие могут донести.

– Пусть доносят! Трусы.

Пошел снег, мягкий, как вата. Каштановые волосы юноши быстро стали белыми… словно седыми. Тонкие губы, кривясь в едва сдерживаемом плаче, шептали:

– Я отомщу за тебя, отец! Обязательно отомщу.

* * *

Довмонт вернулся во Псков в самом начале марта. Серый ненастный день взорвался ликующим колокольным звоном, на глазах превращаясь в праздник. Первыми ударили колокола Троицкого собора, их подхватили на колокольнях многочисленных местных церквей, в большинстве своем – деревянных, малиновый звон поплыл над Мирожским монастырем – грозной псковской крепостью.

Весь честной люд ринулся на торговую площадь – встречать возвратившуюся дружину. Спугнутые многолюдством и колоколами птицы – вороны и галки, – недовольно галдя, закружили на Кромом.

Православный люд радовался – собакам-рыцарям наконец-то начистили морду! И поделом, за все их обиды. Слухи о походе ходили самые разные:

– Говорят, Довмонтий-князь сам Ревель град сжег!

– Да что там Ревель! Бери дальше – Ригу!

– Неужто и Ригу?

– Ригу, Ригу… ага.

– Это что ж, братцы, Нарва теперь наша?

– Нарва-то – Нарва… А Раковор? Говорят, ведь так и не взяли.

– Наш-то князь – да не взял?

– Гляньте, гляньте, православные! Едут! Вона, за леском показались.

– Да где?

– Да вон! Ты, паря, совсем уж ослеп? Точно – тетеря.

– Сам ты тетеря, ага.

Колька Шмыгай Нос обиделся. Никогда его еще слепой тетерей не обзывали. Ладно бы – глухой. Но слепой – это что-то новенькое.

О возвращении войска стало известно еще поутру – прискакали в Кром загодя посланные князем гонцы, принесли весть радостную. Вместе с другими псковскими мальцами, Кольша побежал к западным воротам, еще иногда прозываемых – немецкими. Отроки забрались было на стены, так их оттуда живо шуганула стража, пришлось бежать к деревьям, а уж с них и смотреть. Вот первыми и заметили дружину, закричали, загалдели радостно.

Особенно радостно было Кольше. После той жуткой истории с язычниками Довмонт-княже не обманул, приставил парня к сыскным – под начало тиуна Степана Ивановича, обликом, к слову, больше напоминающего немца. Впрочем, во Пскове многие так ходили – бороды стригли, подвивали усы, даже, случалось, завивали щипцами локоны. Кольша, правда, не завивал – и без того был лохматый, так, что даже уши лопухастые не торчали.

– Вон он, князь, вона-а!

– Довмонт наш!

– Защита и опора!

– Ужо показал немчуре, где раки зимуют! Небось, теперь будут знать.

Довмонт нарочно сделал остановку невдалеке от города. Чтоб воины привели себя в порядок, почистили кольчуги и шлемы, выстроили бы в стройную колонну полон… Так вот и вошли в Немецкие ворота под приветственные крики горожан: впереди, на гнедом коне – сам князь в золоченом шлеме с поднятым забралом-личиною, следом за князем – бояре в сверкающих доспехах, за ними – простые ратники в роскошных трофейных плащах да шубах, а уж потом – нескончаемой вереницей – пленники, и уже за ними – возы с немецким добром. А добра вышло – дай бог каждому! Золотые и серебряные монеты, медь да олово в кованых слитках – укладах, драгоценная посуда, оружие, бочонки с красным и белым вином, увесистые кипы сукна. Это уже не говоря о зерне, о мешках с мукою…

– Слава князю!

– Воинству псковскому – слава!

– Во веки веков!

Всем было лестно – давненько уже не удавалось вот этак вот прищемить рыцарям хвост! Последний, кому удалось – Александр Ярославич Грозные Очи, некогда прищучивший рыцарей на хрупком весеннем льду Чудского озера. Так это когда было-то? Да и полон, и добычи Александр не взял. И, что там греха таить, вовсе не псковский он герой… где-то наоборот даже. Иное дело – Довмонт, Тимофей-княже. Пусть и литовец – и что ж? Псков его приютил – и не пожалел о том ни разу!

– Слава Довмонту-князю-у-у-у!!!

У широко распахнутых ворот князя встречали все именитые люди города во главе с посадником, Егором Ивановичем и епископом Финогеном. За ними толпились бояре, старцы градские, игумен Мирожского монастыря Ферапонт и прочие священнослужители.

– Рад видеть тебя в добром здравии, княже!

Посадник и епископ обняли по очереди всех спешившихся героев: самого князя, его воевод и бояр.

– И тебе не хворать, Гюрята Степаныч!

– Козьма Никифорыч – долгие лета!

– Будь здоров, Федор Иваныч!

Все они были теперь не просто бояре да воеводы – герои! Даже боярин Собакин, про которого все знали, что сволочь, и тот – герой. А как же! От стрел да стычек не увиливал, держался стойко… ну а насчет того, как добычу делить – так это только еще предстояло.

Одно нехорошее известие ожидало Довмонта во Пскове. Впрочем,