Стелларлун - Шеннон Мессенджер

чего-то, и вскоре после этого он — и его десятилетняя дочь — оказались мертвы. Я даже нашел их могилы, так что это не может быть недоразумением.

Он взял свой серебряный дневник и пролистал до прекрасно сделанного им детального рисунка двух маленьких надгробий, покоящихся бок о бок на захламленном кладбище.

Их эпиграфы были короткими и простыми:

Итан Бенедикт Райт II

Любимый Отец

Элеонора Оливия Райт

Любимая дочь

— Я принес им цветы, — пробормотал он, указывая на букеты ярко-синих незабудок, которые он нарисовал под именами. — Думаю, так делают некоторые люди, когда посещают могилы. В этом нет особого смысла, так как тогда цветы тоже завянут и умрут, так что это кажется еще более удручающим. Но…

— Вероятно, за этим кроется какая-то странная символика, но думаю, что большинство людей делают это, потому что так могилы выглядят немного менее мрачно, — объяснила Софи. — И я уверена, что любые другие посетители будут действительно рады увидеть их.

— За исключением того, что у них не будет других посетителей. Садовник сказал мне, что я был первым за все эти годы. Что, вероятно, имеет смысл. Моя мама не стала бы нападать на кого-то, у кого много друзей или семья. Она хотела бы кого-то, кто мог бы исчезнуть, и никто бы этого не заметил.

— Ну что ж… мы заметили, — заверила его Софи. — И когда-нибудь мы позаботимся о том, чтобы она заплатила за то, что сделала.

— Да? Я обошел буквально каждую улицу во всем Лондоне, пытаясь найти зеленую дверь, к которой принес это письмо. Но кто-то, должно быть, покрасил ее в другой цвет. И ничто не вызвало никаких воспоминаний. Даже когда я отправился на то место, где они умерли.

Он перевернул страницу, показывая рисунок довольно простого здания из красного кирпича, в котором размещалась Британская библиотека… и он нарисовал один из красных двухэтажных автобусов на улице снаружи, прямо там, где Итан и Элеонора были сбиты и погибли в результате того, что человеческие власти сочли «несчастным случаем».

— Разве это не принесло хотя бы небольшое облегчение? — Софи должна была спросить. — Знаю, что твоя мама была действительно хороша в том, чтобы портить твои воспоминания, но… похоже, ты бы что-то почувствовал на месте катастрофы, если бы был там, когда это произошло, или имел к этому какое-то отношение.

Мистер Форкл нашел доказательства того, что мама Кифа находилась в Лондоне той ночью, и у нее определенно было достаточно времени, чтобы убить их. Но Киф продолжал беспокоиться, что она могла вовлечь и его.

— Наверное. Не знаю. — Он захлопнул дневник. — Я просто должен знать, чего моя мама хотела от этого парня, из-за чего стоило убить его… и его дочь. Но я не смог найти ни одной зацепки.

— Ну что ж… Я не знаю, станет ли от того, что скажу тебе, лучше или хуже, — тихо сказала Софи, — но… у тебя есть рисунок символа, который был на письме твоей мамы?

— Конечно. — Он перевернул несколько страниц назад, чтобы увидеть идеальное изображение золотой печати конверта с двенадцатиконечной звездой, окруженной двумя полумесяцами разного размера, вдавленными в воск.

Софи указала на каждую метку и объяснила, что Веспера рассказала ей о связи со Стелларлун.

Киф закрыл глаза.

— Так что… это действительно моя вина.

— Как? Ты не просил быть частью чего-либо из этого!

— Да, но это не меняет того факта… что я есть!

На самом деле так оно и было.

Но она могла сказать, что он не был готов принять это.

— Мне не следовало тебе говорить? — спросила она, когда дневник выскользнул у него из рук.

Он смахнул его с колен… вместе с другими журналами, отправив их кувырком по усыпанной цветами траве.

Киф также бросил несколько своих цветных карандашей.

— Нет, все хорошо, — сказал он ей. — Мне нужны такого рода напоминания… особенно с тех пор, как я сидел здесь, жалея себя, потому что никто из моих друзей не захотел зайти и повидаться со мной. Как будто кто-то хотел бы…

— Подожди, — перебила Софи, схватив его за обе руки, прежде чем он смог бросить еще какие-нибудь художественные принадлежности. — Никто не заходил из-за меня, Киф. Они этого хотели. Но я не была уверена, будешь ли ты все еще тренироваться с Грэйди, или тебя это уничтожит, или ты будешь готов находиться рядом с таким количеством людей. Поэтому я сказала им, чтобы они позволили мне сначала посоветоваться с тобой, посмотреть, сколько ты сможешь выдержать, а потом мы решим, кто может навестить тебя завтра. Мне жаль, если это было неправильно. Хочешь, я свяжусь со всеми и скажу, чтобы они направлялись сюда?

Он покачал головой.

— Нет, ты, наверное, права. Мне лучше побыть одному.

— Ты не один.

Она чуть не добавила: «Я здесь», но это казалось действительно очевидным.

И, возможно, это также было не то, чего он хотел.

— Прости, — сказала она вместо этого, подползая, чтобы собрать его тетради. — Я, наверное, неправильно со всем этим справляюсь. Хочешь, я позову Фитца? Знаю, он бы сразу примчался.

— Да, чтобы увидеть тебя, — пробормотал он.

— Нет, чтобы увидеть тебя. Ты его лучший друг, и… — Ее голос затих, когда она заметила, что ее лицо смотрит на нее со страницы раскрытого блокнота, и ей потребовалась секунда, чтобы распознать воспоминание.

Это был день, когда она начала обучение связям Когнатов и сидела с Фитцем в одном из домиков на дереве Аллюветера. У каждого из них на коленях были черные блокноты, когда они выполняли упражнение на доверие, и теперь она поняла, почему Киф любил дразнить их тем, что они «смотрят друг другу в глаза».

Выражения их лиц были напряженными.

Но гораздо больше интересовало то, как Киф нарисовал ее.

Волосы были слегка растрепаны, а туника немного кривовата, и она сутулилась, и ее человеческая мама говорила, что позвоночник превратится в извилистый крендель, если она не поработает над улучшением осанки.

Но в основном она была похожа на себя.

Немного неловкая.

Очень нервничающая.

Определенно не идеальная.

И… ей вроде как нравилось это.

— О, эм, спасибо, — сказал Киф, забирая у нее дневник. — Думаю, мне не стоит разбрасывать вещи.

Он захлопнул журнал, и Софи заметила, что у него зеленая обложка… это был не просто случайный цвет.

Однажды он сказал ей, что все свои важные воспоминания заносит в серебряный дневник, а все счастливые — в коричневый. Был также золотой дневник, который он не объяснил. Но его зеленый дневник был для…

Точная фраза, которую он использовал, была «тяжелая