Время расставания - Тереза Ревэй

Камилла не была в Лейпциге уже четыре года. В последний раз она отправилась на первый послевоенный аукцион пушнины, организованный местными властями. Торги в Лондоне, Нью-Йорке, Монреале или Ленинграде в полной мере обеспечивали потребности Дома в материалах, но молодая женщина хотела побывать в этом немецком городе, верная своему прошлому. Дом Фонтеруа и Брюль связывала долгая история любви. Камилла пробыла в Лейпциге всего два дня: шкурки, привезенные из стран Восточной Европы, разочаровали француженку, а из-за слишком волнующих воспоминаний она не решилась встретиться с кем-либо помимо коллег.

Виктор настаивал на том, что будет сопровождать любовницу в этой поездке: он хотел посмотреть город. Но Камилла решительно воспротивилась его намерениям. Она не желала видеть Брука в Лейпциге. Сама мысль о его появлении в городе казалась ей нелепой, даже неприличной. Лейпциг — это Петер, Лейпциг — это ее встреча с Сергеем после войны. В этом городе она оставила частицу самой себя. А такой человек, как Виктор, с его беззаботностью, костюмами от Чифонелли, с его ироничным взглядом, разве он мог понять ее переживания? В тот день они впервые поссорились.

Уже несколько лет Камилла читала статьи, рассказывающие о почти непреодолимой границе, что пролегла между двумя Германиями, о риске, которому подвергались «беглецы из Демократической Республики», стремящиеся попасть на Запад. Как и большинство жителей Европы, Камилла три года тому назад была шокирована, узнав о возведении Берлинской стены. Максанс тут же отправился на место событий. Он сделал снимки мужчин и женщин, выпрыгивающих из окон зданий, солдата восточного блока, вопреки своему долгу бросающегося на колючую проволоку в последнем отчаянном порыве. Сфотографировал он и подростка, лежащего у подножия стены, подростка, избитого военными за страшное преступление — стремление к свободе.

Погрузившись в свои мысли, Камилла налила себе кофе, добавила сахар. Она испытывала легкое головокружение, как если бы письмо Евы Крюгер заставило ее прервать бесконечный бег по кругу. Прошлое неумолимо напомнило о себе. Дочь Петера… Камилла представила не по годам развитую девчушку с черными волосами, которая с подозрением взирала на гостью, сидя за столом в крошечной кухне. Разве у нее не было матери, семьи, чтобы помочь ей? Почему Ева обратилась именно к ней?

Охваченная раздражением, Камилла сбросила слишком узкие туфли и принялась мерить шагами комнату. Ей всегда лучше думалось, когда она была босой.

Ева хотела устроить судьбу внучки. По-человечески это вполне понятно, но осознавала ли она, как это опасно? Те из восточных немцев, что повернулись спиной к коммунистическому «раю», приравнивались к преступникам и рисковали не только свободой, но и жизнью. У восточногерманских солдат, у пограничников был приказ стрелять в нарушителей границы, и они, не задумываясь, выполняли его.

Раздражение уступило место беспокойству. Перечитав письмо, Камилла поняла, что просто обязана помочь Соне. Как можно отмахнуться от этого крика о помощи? Мадемуазель Фонтеруа казалось, что она попала в ловушку. Петер умер, и она так и не успела поговорить с ним по душам. Камилла еще долго ругала себя за это, печалилась из-за того, что их дружба и влюбленность не устояли под напором обстоятельств. Если она поможет дочери Петера выбраться из страны, где та чувствует себя узницей, то наконец исполнит свой долг перед погибшим. Но, черт возьми, как она это сделает?

Камилла села в кресло, отодвинула чашку и попыталась привести в порядок бумаги, разбросанные по всему столу. И тут взгляд женщины упал на буклет, который она получила несколькими днями ранее. Весенняя Лейпцигская ярмарка откроет двери посетителям двадцать восьмого февраля, в этом году она приурочена к восьмисотлетию города, прославившегося своими международными ярмарками, а в наступающем году Дом Фонтеруа будет праздновать двухсотлетие своего основания. Так что есть повод достойно отметить оба эти события.

«Дефиле! — неожиданно сообразила Камилла. — Мы устроим в Лейпциге грандиозное дефиле, так мы отдадим дань старейшему городу меховщиков и напомним, что наша фирма всегда была одним из самых уважаемых клиентов на всех торгах. Тогда мы, воспользовавшись случаем, сможем вывезти Соню». Затея была рискованной, возможно, даже неосуществимой, но попытаться стоило.

Камилла нервничала. Она одна не сможет организовать Сонин побег. Ей нужен чей-то совет, помощь доверенного лица, у которого есть опыт пребывания в странах, находящихся по ту сторону «железного занавеса». Помощь человека, который ей кое-чем обязан.

Мадемуазель Фонтеруа потянулась к телефонной трубке, одновременно взглянув на часы: девять утра. Конечно, Максанс будет беситься, что его разбудили в столь ранний час, но что поделаешь.

Соня Крюгер миновала новый неоклассический фасад главпочтамта и пересекла Карл-Маркс-плац. Снег скрипел под сапогами, в руках она сжимала папку с рисунками. Вокруг нее многочисленные прохожие спешили поскорей добраться до места работы, чтобы укрыться от пронзительного северного ветра, который дул в Лейпциге в начале марта.

Девушка тоже шла очень быстро, как будто по ее следам неслась стая волков. При этом Соня спрашивала себя: от чего она задыхается — от быстрой ходьбы или от страха?

Ей казалось, что за ней ведется слежка. Теплое пальто, вязаная шапочка на голове, варежки и шарф, скрывающий половину лица. Соня чувствовала, как пот струится по ее лбу. «Только не оглядывайся, — нашептывал ей внутренний голос. — Если они увидят, как ты оглядываешься, то сразу решат, что тебе есть что скрывать».

Эта постоянная подозрительность была неотъемлемой чертой режима, который юная особа так ненавидела. В ГДР каждый ощущал себя виновным, независимо от того, невинен ли ты как младенец, или замыслил что-нибудь противозаконное, как Соня этим утром. Любой мог быть тайным сотрудником Штази[81] — торговка газетами, привратник, почтальон и даже старый пьянчужка, проживающий на их лестничной площадке. Политическая полиция без зазрения совести вербовала доносчиков, щедро вознаграждая их услуги. Любой человек, не желавший слепо повиноваться диктату Социалистической единой партии, тут же попадал под подозрение.

В школе, между уроками русского языка и марксизма-ленинизма, их учили, что юный пионер, достойный этого звания, должен следить за своими родителями и немедленно разоблачить их, если те станут участниками капиталистического заговора. Вечером, оказавшись в постели, Соня зашлась горькими рыданиями, она даже не знала, почему плачет: то ли потому, что у нее не было родителей, то ли потому, что ее вынуждали следить за любимыми дедушкой и бабушкой, как будто они были предателями родины. Совершенно сбитая с толку, девочка не понимала, кому можно доверять. Ева, которая пришла проверить, спит ли внучка, нашла Соню в слезах. Бабушка успокоила малышку, объяснила, что она не должна никого и ничего бояться и что никто ей не желает зла. На следующий день у них состоялся долгий разговор, во время которого фрау Крюгер пункт за пунктом разобрала требования учителя, напомнив внучке, что той следует молчать и относиться с недоверием ко всем чужим людям.