Детский мир - Марина Ли

Когда же мимо меня, цепко стреляя глазами по сторонам, прошла моя наставница по борьбе, мне стало уже совсем не до смеха.

– Сень, здесь что, вся служба безопасности собралась?

– Не вся. Палача я пока ещё не видел…

Он вдруг прикусил мою правую мочку, а когда я вздрогнула, едва не выгнувшись от наслаждения, несдержанно застонал и зашептал, горячо щекоча дыханием кожу за ухом:

– Оль, я как подросток, честное слово. О чём бы ни думал, думается только о том, как я тебя…

– Северов! – неискренне возмутилась я. – Ты бесстыжий чёрт!

– Бесстыжий, – покаянно согласился он и вдруг произнёс совершенно другим тоном: – Слушай, а что все так затихли-то?

И действительно. Люди замерли, с ожиданием глядя куда-то поверх наших голов. Мы оглянулись и увидели открытую мобильную платформу, плавно летевшую на высоте крыш Кирса со стороны дворца.

– Цезарь всё-таки решил устроить шоу, – пробормотала я обречённо.

– Оленька, ну мы же знали, что с похищением сегодня ничего не получится.

Знали, только от этого знания легче мне не становилось. И понимая, что после сегодняшней церемонии Цезарь не оставит Тоську в Башне Одиночества, я внезапно осознала, что я скажу своим «родственникам», когда мы, наконец, с ними встретимся. Чего бы они от меня ни хотели, о чём бы ни потребовали, ничего не получится до тех пор, пока они не вернут мне мою Тень.

Платформа медленно опустилась перед зданием цесората, и из толпы раздался первый восторженный крик. И почти сразу же, словно из-под земли, выскочили журналисты, защёлкали объективы, зажужжали камеры.

«Как он всё это успел? – испуганно подумала я. – И зачем? Ведь говорил же, что не хочет праздника?»

Мы, как и многие другие, давно уже стояли на краю фонтана, чтобы видеть хоть что-нибудь, кроме чужих спин и того, что находится пониже, но Арсений всё так же крепко обнимал меня за талию. Именно его руки удержали меня от падения, когда один из репортёров, больно толкнув меня штативом, попытался втиснуться между мной и стоявшей слева от нас парочкой.

Северов без какого-либо сожаления пнул бедолагу носком ботинка, а когда тот обернулся, шипя от боли и потирая ушибленное место, участливо посоветовал:

– Осторожнее надо быть, а то некоторые неудачливые журналисты, я слышал, часто себе зубы своей собственной камерой выбивают.

Стоявшие вокруг нас люди засмеялись, а репортёр злобно сощурился, но ничего не сказал, потому что именно в этот миг толпа зашлась в радостном крике. А потом мы увидели, как над площадью разворачивается огромная, во всё небо шириной, голограмма, позволяющая каждому из присутствующих увидеть, что сейчас происходит у здания цесората.

Цезарь был в бело-золотом, Тоська, ожидаемо, в красном. Оба улыбались так счастливо – Тень со всей возможной искренностью – что у меня защемило сердце. И не только у меня, если учесть, что восторженный визг сменили редкие всхлипывания и вздохи умиления.

За спиной правителя Яхона маячила ледяная прическа тонар Евангелины, там же я увидела и Елизавету Михайловну. И выражение лица, с которым доктор-гипнотизёр сверлила спину Тоськи, мне совсем-совсем не понравилось. Было в нём что-то хищное, неправильное что-то, я открыла было рот, чтобы привлечь к этому внимание Северова, но в ту же секунду женщина шагнула вперёд, ласково дотронулась до Тоськиного локтя и что-то шепнула ей на ушко. Цезарь повернулся, недоумённо изогнув бровь, но, выслушав ответ, благосклонно кивнул. А я, даже не пытаясь скрыть раздражения, поискала взглядом оператора трансляции, который должен был находиться на одной из крыш, надеясь понять, почему картинка идёт без звука.

Тем временем Тоська шагнула с платформы на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к золотым дверям цесората, оглянулась через плечо на толпу, восхищённо следившую за каждым её шагом, сдержанно улыбнулась и помахала в одну из камер. В длинном полупрозрачном платье, с маленькой диадемой в сложной причёске, в элегантных перчатках, обтягивающих руку до локтя, она походила на принцессу из сказки. Именно такой она всегда мечтала быть.

Честно, не знай я о её болезни, ни за что бы в этот момент не догадалась, что внутри этой элегантной девушки живёт наивный ребенок. Тенька была спокойна, как никогда, уверена в себе и прекрасна. Вот, значит, зачем Цезарю понадобились услуги Елизаветы Михайловны. Хотел быть уверенным, что бракосочетание пройдёт без сучка без задоринки…

Но тут, прерывая мои размышления, распахнулись двери цесората, выпуская служителя, облачённого в торжественную белую хламиду и золотой венец. Цезарь, видимо, решил снова сделать упор на традиции и провести обряд по всем канонам, за тем лишь исключением, что обычно молодых связывают узами брака под сводами цесората, а не на виду у многосотенной толпы. Впрочем, Цезарь не был бы Цезарем, если бы не воспользовался своей свадьбой, как лишним поводом для собственной популяризации.

Служитель тем временем неспешно спускался по лестнице, держа в правой руке пылающий факел, символизирующий страстное мужское начало, а в левой – чашу с водой, символ женщины, чьё предназначение поглотить мужской огонь, укротить его.

И в тот момент, когда мужчина поравнялся с Тоськой, воздух задрожал, потревоженный первыми нотами нежной мелодии. Очередная восхищённая волна прокатилась от ступенек до зданий, окружавших площадь, разбилась о старинные стены и покатилась тихим шёпотом назад, чтобы замолкнуть, вслушиваясь в музыку, чтобы, затаив дыхание, следить за тем, как цесаревна берёт из рук служителя чашу с водой и протягивает её будущему мужу, не забыв одарить того смущённой улыбкой. (Что сделала эта докторша с моей сестрой? Я просто не узнавала её в тот момент!) Снова короткий внимательный взгляд на служителя, губы поджаты сосредоточенно, словно Тоська, боясь запутаться, раз за разом повторяет про себя порядок действий. Моя глупышка!

Протягивает руку к факелу, а пламя, вместо того, чтобы остаться там, где ему и положено быть, вдруг перепрыгивает на рукав красного платья и, стремительно разрастаясь, охватывает руку, добирается до высокой причёски, перепрыгивает на подол, струится по ногам…

Мгновение площадь хранила гробовое молчание, а когда докторша прыгнула вперёд и прижалась к пылающей невесте всем телом, что-то выкрикивая сквозь яростно стиснутые зубы, толпа взорвалась испуганным криком. И начался кошмар.

Северов что-то кричал мне в ухо и тряс меня, обнимал ладонями лицо, но я не могла оторвать глаз от ужасающего зрелища, разворачивавшегося на лестнице цесората, тем более что картинка продолжала транслироваться на всё небо.

Тоська кричала. Я не слышала её голоса, но видела как она широко раскрывает рот, как плещется боль в синих глазах, как слёзы катятся по бледным щекам. Она пытается вырваться из объятий, хочет упасть на землю, чтобы сбить с себя пламя, но женщина-врач не позволяет ей этого сделать. Пламя уже перекинулось и на неё тоже, однако она словно не замечает этого и, вовсе не чувствуя боли, хохочет, сверкая безумными глазами, и что-то кричит.