Чаша и крест - Нэнси Бильо

— Но зачем людям вообще туда ходить? — удивилась я.

— О Черном лесе сложено много легенд: считается, что там можно обрести какое-то тайное знание, мистическую силу. Находятся люди, у которых хватает мужества победить страх перед Черным лесом, и они отправляются туда за этим знанием.

Какое-то время мы шагали молча, потом я остановилась и повернулась к Нострадамусу:

— И все-таки, почему судьба избрала именно меня?

— Не знаю, — ответил он. — Сложнее всего увидеть и постичь причины событий.

Я попыталась зайти с другой стороны:

— Хорошо, может, вы в таком случае объясните, почему все происходило именно в такой последовательности? По какой причине мне сначала надо было узнать пророчества от двух других провидцев и только потом от вас? Почему все должно было делаться исключительно по моей доброй воле?

Нострадамус прищурился. Порывы ветра порой были довольно сильными.

— В вас, госпожа Джоанна, есть нечто такое, как бы это сказать… некая алхимия человеческих качеств, которая в определенные моменты начинает работать. Причем это связано не только с вашей… э-э-э… натурой в том виде, в котором вы при рождении получили ее от Бога. Каждая новая встреча с очередным провидцем меняла некоторые свойства вашего характера, постепенно превращая вас именно в того человека, который и будет нужен, когда настанет критический момент.

— Но о каких моих качествах вы говорите? — Я окончательно запуталась. — Боюсь, господин Нострадамус, вы имеете в виду не религиозный пыл истинной веры, который я пыталась воспитать в себе служением Богу, но мою порой излишнюю горячность и безрассудное неистовство, да?

Он не ответил прямо на мой вопрос, но лишь сказал:

— Вера — как раз то качество, которое помогало и помогает мне бороться с самим собой. Помните, Джоанна: я верю в вас.

На этом мы с ним и расстались: третий, последний провидец и объект его рокового пророчества.

— Мы снова встретимся, но это произойдет еще очень не скоро, — улыбаясь, сказал мне на прощанье Нострадамус и отправился в путь, на юг Франции, в свою родную деревушку.

В тот же день, проводив его в дорогу, я пошла в город кое-что купить. Мне нужны были шелковые нитки: мы с дочерьми Бенуа решили заняться рукоделием. Времени свободного у меня было хоть отбавляй, и я подумала, почему бы не научить сестер вышивать: все будет хоть какая-то польза приютившему меня семейству.

Я стояла у прилавка и разговаривала с торговкой, с которой уже успела познакомиться раньше, как вдруг почувствовала, что кто-то дергает меня за кружево на рукаве. Я обернулась и увидела перед собой дородную женщину средних лет в широкополой шляпе.

Заметив мой изумленный взгляд, незнакомка обратилась к двум стоявшим рядом с ней мужчинам. Один был молодой, худощавый и внешне очень походил на ученого; другой — постарше и одет как человек знатный. Женщина заговорила с ними на незнакомом мне языке. Молодой человек внимательно выслушал ее, а потом что-то сказал аристократу по-французски. Тот кивнул и обратился ко мне.

— Позвольте представиться, я — граф Саутгемптон, — сказал он. — На меня возложена высокая миссия встретить госпожу Анну Клевскую, невесту короля Англии, и на протяжении всего пути до Лондона осуществлять ее охрану. Вот эта дама, все называют ее Матушка Лове, возглавляет штат прислуги принцессы. Она хотела бы знать, кто вы такая. По ее словам, она не видела столь искусного шитья с тех пор, как покинула Германию.

Таким образом, мне пришлось открыть свое имя гораздо раньше, чем хотелось бы, но тут уж ничего не поделаешь. Я не могла войти в круг приближенных к королевской семье, не назвав себя и не заявив о своем высоком происхождении.

— Я англичанка. Меня зовут Джоанна Стаффорд.

Глаза Саутгемптона вспыхнули.

— Стаффорд? А вы, случайно, не родственница герцога Бекингема?

— Он мой дядя, сэр.

— Но почему вы здесь? Английские придворные дамы встречают невесту короля в Дувре, Кентербери или Гринвиче. Так было заранее решено и организовано.

— Я не принадлежу ко двору, — ответила я как можно более твердым голосом. — Я путешествовала по Европе и по счастливому совпадению обстоятельств возвращаюсь в Англию одновременно с прибытием туда невесты короля. Я уже заказала себе каюту на одном из кораблей, сопровождающих ее высочество.

Дама опять что-то сказала молодому ученому по-немецки. Он перевел графу на французский, а тот мне: Матушка Лове желает немедленно знать, кто стоит перед ней. Ей объяснили, причем беседа наша все так же протекала в несколько этапов, с использованием французского и немецкого языков.

— Да-да, почему бы и нет? — прокомментировал последнее заявление немки граф Саутгемптон. — Стаффорды — исключительно знатное семейство.

Он повернулся ко мне:

— Матушка Лове говорит, что принцесса Анна обязательно пожелает познакомиться с английской леди из благородного семейства, которая к тому же умеет так искусно шить. Мы надеемся выйти в море завтра. Ваши вещи перенесут на галеон принцессы, и вы сможете удостоиться ее аудиенции.

С бьющимся от волнения сердцем я сделала реверанс.

Но на следующий день мы никуда не отправились. И через день тоже. На берегу, у самой воды, были выставлены наблюдатели, которые круглосуточно следили за погодой, чтобы подать сигнал, когда станет достаточно тихо и ясно для перехода через пролив к берегам Англии, от которой Кале отделяло тридцать миль. Только через три дня, в субботу 27 декабря, на рассвете раздались выстрелы пушек. Это был сигнал к отплытию.

Я быстро явилась на берег, и меня перевезли на самый большой корабль.

На палубе никого не было; принцесса и ее приближенные дамы уже спустились вниз. Было слишком холодно, чтобы любоваться поднятием парусов. Я обрадовалась, решив, что про меня все забыли, но тут ко мне подошел граф Саутгемптон и велел следовать за ним.

В обширной каюте Анны Клевской было не протолкнуться. В плотном кольце немецких дам и английских джентльменов ее даже не было видно.

Вдруг сквозь толпу ко мне пробрался какой-то молодой человек:

— А я и не знал, что с нами будет кто-то из Стаффордов. А тут такая красавица… — Он смерил меня взглядом и поклонился. — Разрешите представиться: Томас Сеймур.

Так вот он каков, брат покойной королевы, «бездельник и грубиян», которому в свое время отказала Мэри Говард, ставшая впоследствии супругой Генри Фицроя.

— Принцесса ждет вас, — нетерпеливо напомнил мне Саутгемптон.

В кресле, обложенная со всех сторон подушками, склонившись над шитьем, сидела молодая женщина в изысканном платье. На голове ее была огромная шляпа необычной треугольной формы. По левую руку от нее стояли Матушка Лове и юный ученый, которого я уже видела в Кале.

Матушка Лове что-то сказала принцессе по-немецки, и та подняла голову. Кивнула, посмотрела на Саутгемптона, потом на меня. На вид Анне Клевской было года двадцать три, щеки ее не были столь бледны, как у большинства англичанок. Цвет лица у нас с ней был почти одинаковый. Нос, пожалуй, несколько длинноват, изящный подбородок, большие карие глаза, длинные ресницы. Взгляд спокойный и исполненный достоинства, как и подобает будущей королеве.