Путешественник. Том 2. Сокровища поднебесной - Гэри Дженнингс

Я думал обо всем, что я записал здесь, и обо всем, что было написано в первой моей книге, и дивился тому, что все это можно выразить при помощи пяти коротких слов: «Я уезжал, и я вернулся». Но нет, это будет не всей правдой. Ведь обратно возвращается совсем не тот человек, который уезжал, и не важно, вернулся ли он после обычного ежедневного рутинного труда или после долгих дорог, голубых далей, многих лет пребывания в далеких краях, в землях, где волшебство — не тайна и встречается каждый день, в городах, достойных того, чтобы о них писали в стихах:

Какое-то время после того, как я вернулся домой, меня высмеивали как лжеца, хвастуна и сочинителя. Но те, кто меня высмеивал, были не правы. Ведь, уезжая из дома, я тоже находился во власти определенных заблуждений. Я покинул Венецию с сияющими глазами, ожидая найти те легендарные земли Кокейн, которые разыскивали в былые времена крестоносцы и биографы Александра Великого и все остальные сочинители мифов, надеясь встретить единорогов, драконов, легендарного царя — святого prete Zuàne, сказочных магов, таинственные религии, удивительную мудрость. Я нашел все это, и если я вернулся назад, чтобы рассказать, что оно не совсем соответствовало тому, во что нас заставляли верить легенды, то разве это уже само по себе не было правдивым и удивительным?

Чувствительные люди говорят о разбитом сердце, но эти люди тоже ошибаются. На самом деле сердца вовсе не разбиваются. Я хорошо это знаю. Когда мое сердце склоняется к востоку, как оно часто делает, оно мучительно завязывается в узел, но не разбивается.

Беседуя с Донатой, я позволил жене поверить, что она приятно удивила меня известием, что моя длительная неволя наконец закончилась. Я притворился, что раньше не думал об этом в течение долгих лет. О, сколько раз мне хотелось отправиться в путешествие, но я всегда решал: «Нет, не сейчас», — вспоминая о своих обязанностях, своем обещании остаться, своей стареющей жене и трех заурядных дочерях, утешая себя тем, что мне еще представится подходящий случай. Там, наверху, в комнате Донаты, я притворился, что принял ее известие с радостью. И для того, чтобы она ничего не заподозрила, сделал вид, что и в самом деле собираюсь снова путешествовать. Но я знаю, что этого уже никогда не будет. Я обманул ее, когда намекнул на это, но это был всего лишь маленький невинный обман, и я сделал это по-доброму, так что Доната не будет огорчена, когда все поймет. Но я не могу обманывать себя. Я ждал слишком долго: теперь я очень стар, и мое время безвозвратно ушло.

Старый Баян еще вовсю сражался, когда ему было столько же лет, сколько мне теперь. И примерно в том же самом возрасте мой отец и даже спящий на ходу дядюшка совершили долгое и суровое путешествие из Ханбалыка в Венецию. И сейчас, в свои шестьдесят пять лет, я не более дряхл, чем были они. Возможно, даже моя боль в спине пройдет от толчков во время долгой езды на лошади. Я не верю, что отказываюсь от путешествий в силу физической немощи. Скорее меня точит прискорбное подозрение, что я уже видел все самое хорошее и самое плохое, и все самое интересное я уже тоже видел, так что если я вновь отправлюсь в путешествие, то меня постигнут одни сплошные разочарования.

Разумеется, если бы у меня оставалась последняя надежда, что на какой-нибудь улице, в каком-нибудь городе Китая или Манзи, я, к своему изумлению, снова встречу красивую женщину — как здесь в Венеции я встретил Донату — и она неодолимо напомнит мне еще об одной красивой женщине, которая давно покинула этот мир… Ах, в таком случае я бы отправился в путешествие — на карачках, если надо, на край земли. Но это невозможно. И сколько бы вновь встреченных женщин ни напоминали мне ту, единственную, это все-таки будет не она.

Итак, я больше никуда не поеду. Io me asolo. Я сижу, греясь в последних лучах солнышка, здесь, на последнем склоне холма своей долгой жизни, и абсолютно ничего не делаю… только вспоминаю, потому что мне много чего есть вспомнить. Как я уже замечал давным-давно на чьей-то могиле, я обладаю драгоценным кладом воспоминаний, которыми можно оживить вечность. Я могу наслаждаться этими воспоминаниями все последние дни своей жизни, вроде сегодняшнего, а затем и всю бесконечную ночь под землей.

Но я уже однажды говорил, а может, и не однажды, что мне бы хотелось жить вечно. Помнится, Ху Шенг как-то сказала мне, что я никогда не состарюсь. Спасибо тебе, мой друг Луиджи, но все прекрасное на этом свете должно закончиться. Уж не знаю, насколько удачно получится у тебя в новом романе вымышленный Марко Поло, однако та книга, которую мы с тобой написали до этого, кажется, займет свое скромное место в библиотеках многих стран и, похоже, выдержит испытание временем. На тех страницах я не был старым, и я останусь жить на них, пока нашу книгу будут читать. Я благодарен тебе за это, Луиджи.

А теперь солнце садится, золотой свет блекнет, цветы Манзи начинают складывать свои лепестки, и голубой туман поднимается от канала — такой же голубой, как и мои воспоминания. Ну а сам я по-стариковски отправлюсь спать и буду при этом видеть сны юноши. Я говорю тебе: прощай, Рустичелло из Пизы, и я подписываюсь:

До нас дошло всего лишь несколько личных вещей знаменитого путешественника Марко Поло. Одна из них, которую он привез из своих странствий, хранится в отделе cèramique[275] китайской коллекции в Лувре. Это маленькая жаровня для благовоний, сделанная из белого фарфора.