Смертию смерть поправ - Евгений Львович Шифферс

Этот странный романтический аромат замыкания одних событий на другие присутствует во всех произведениях Е.Л. Шифферса.

Выплавляемое сознание в результате покаяния и обращенности на событийную встречу с Духом Святым приводит к изменению «Я» на пути. Как пишет Е.Л. в работе «Инок»: «Нераздельность и неслиянность это и есть выверт через порог смерти, через „почивания“[6], это „Я“ — поэтому нераздельность, но это и „Я“, переступившее через себя, — поэтому неслиянность (моя запись в созерцании)». Отказ от застывшей скорлупки «Я» и восприятие «Я» как пути подводит к идее русской антропологии как укорененной в системе встреч и взаимодействий с другими цивилизациями Азии и мира как возможности общецивилизационного продвижения. С этой точки зрения формула Ф.М. Достоевского о русской всеотзывчивости и известные характеристики А.С. Пушкина, данные Достоевским в «Дневнике писателя» и приведенные Е.Л. Шифферсом в работе «Аргушти:!. О поведении царей», позволяют в совершенно новом ключе взглянуть на проблему русской антропологии: «Не понимать русскому Пушкина значит не иметь права называться русским. Он понял русский народ и постиг его назначение в такой глубине и в такой обширности, как никогда и никто. Не говорю уже о том, что он, всечеловечностью гения своего и способностью откликаться на все многоразличные духовные стороны европейского человечества и почти перевоплощаться в гении чужих народов и национальностей, засвидетельствовал о всечеловечности и о всеобъемлемости русского духа и тем как бы провозвестил и о будущем предназначении гения России во всем человечестве, как всеединящего, всепримиряющего и всё возрождающего в нем начала» («Дневник Писателя», декабрь 1877 г.) II. Пушкин, Лермонтов и Некрасов. Русская антропология в этом контексте выступает не как заданность, но как задача, которая определяется трансграничной событийностью русской нации. Так понимаемая трансграничная идентичность русской нации есть не что иное, как всеприсутствие (всеместность, по Вернадскому) и всеотзывчивость (по Достоевскому). Всеместность и всеотзывчивость не предполагают диаспорального рассеяния и потерю собственной государственности, но, наоборот, все более четкое осознание духовного центра и святынь собственной территории. Более того, сохраниться в рассеянии можно, только имея подобный территориальный центр — страну Шамбалу, гору Арарат, разрушенный Храм. Для Евгения Львовича такой святыней, поляризуемой по отношению к другим центрам духовной силы, имеющей свою территориально-символическую топику пространства[7], является Дивеево — четвертый, последний удел на земле Божьей Матери, живой по Успении.

Вместе с тем всеместность всеприсутствия и всеотзывчивость не являются каким-то благим пожеланием и абстрактным намерением. Реальное выпадение из духовных евразийских межцивилизационных контактов означает умирание русской антропологии. Именно поэтому нам так непосредственно (телесно) больно, когда сужается зона нашего влияния, происходит сдача американским геополитическим игрокам территорий нашего влияния. Совершенно очевидно, что подобная сдача определяется банкротством силовой Realpolitik и, видимо, в горизонтах бюрократической формально-правовой политики она неизбежна. Неясны цели и ценности: а ради чего удерживать контакты с территориями и народами, если американцы несут с собой гранты, Макдональдсы, шоу-бизнес? Попытка поверхностно американизироваться и выдать себя за американизм второго издания не получается. Американцы сами хотят присутствовать на всех территориях мира, утверждая, что они уже принадлежат специально сконструированной метакорпорации под названием «Вечность инкорпорэйтед». Бесперспективно и наивно и упование наших предпринимателей внезапно сверхразбогатеть и захватить собственность в других странах. Совершенно прав замечательный китаевед, философ и культуролог, давний собеседник Е.Л. Шифферса В.В. Малявин: подобные проблемы могут намечаться и впервые осознаваться не в бюрократической практике реальной политики, но в действительности метаполитики[8]. Именно в действительности метаполитики могут выявляться и становиться предметом обозначения глубинные внутренние чаяния-надежды народа, которые обнаруживают свою реальность лишь в событиях межцивилизационной встречи. Но для того, чтобы эта встреча состоялась как зона совместного межцивилизационного продвижения, необходимо осознавать, с чем мы идем на эту встречу и к представителям какой духовной традиции мы идем. Но еще раз подчеркнем: если ни в какой встрече мы не участвуем и последовательно отдаем все свои традиционные исторические контакты (а мы их отдаем, поскольку дипломатическому истеблишменту непонятно, с чем идти на эту встречу!), мы умираем как русская антропология. В этой ситуации не менее губительным является стремление сохранить традицию (государственную, православную) через отказ от свершений в сверхбудущем, через подчеркивание, что все уже свершилось в прошлом и надо лишь хранить память о прошлом. Как справедливо указывает E.Л. Шифферс, подобная позиция связана с отказом от подвига веры. Он приводит слова Спасителя: «Верующий в Меня, дела, которые Я творю, сотворит, и больше сих сотворит». Подобная позиция подготовки к последним временам является специально программируемой смертью через абулию — паралич воли и разрушение готовности к новому стратегическому действию. Смерть русской антропологии означает изменение идентичности, которое и есть цивилизационная перевербовка — использование другого языка, других культурных расчленений и другой семантики. С этой точки зрения, русская антропология геостратегически и геполитически материальна и реальна, как и всякая телесность, и обнаруживает себя в межцивилизационных контактах. Другое дело, что в данном случае идет речь о совершенно особой символической телесности.

Культивирование и раскрытие так понимаемой русской антропологии может осуществляться в рамках русской партии, которую еще необходимо срежиссировать и сыграть и которую тоже имеет смысл рассматривать только в системе метаполитики. Русская партия является метапартией в структуре метаигры и не имеет никакого отношения к реальным партийным организациям. В ее рамках должны рассматриваться удачные ходы по продвижению политики, раскрывающей русскую антропологию в системе межцивилизационного взаимодействия. Русская партия — это система удачных (гениальных) политических ходов, которые должны опознаваться в соответствии с определенным духовным архетипом. Политик может принадлежать любой партийной организации, разным конфессиям и разным национальностям, но разыгрывать русскую партию. Речь не идет о том, чтобы создать какую-то институцию, обозначив ее русской партией, в отличие от всех остальных нерусских партий, по всей видимости, понимаемых как партии измены и партии, представляющие чужие интересы (США, Израиля, Евросоюза и т. д.). Подобное амбициозное институциональное решение сразу же обессмыслит замысел, приведет к полной изоляции от реальной политической игры всех так называемых «русских» политиков и, более того, толкнет их на пустую мифологию крови и почвы в противовес реальности стяжаемых даров Святого Духа. Примером русской партии для Е.Л. Шифферса было взаимодействие А.С. Пушкина с русским царем Николаем I (см. пьесу Е.Л. Шифферса «Русское море»). Для нас примером некоторого сыгранного элемента русской партии стал бросок наших десантников в Приштину, сценированный замечательным военным дипломатом и политиком Л.Г. Ивашовым. Но при подобном подходе основная проблема состоит в том, чтобы осознать (сначала осознать), а потом и сценировать конкретные ходы, образующие русскую партию. Для этого и нужна метаполитика — чтобы определять их принадлежность определенному духовному архетипу и деятельностной задаче. Это отнесение ходов