Русские распутья или Что быть могло, но стать не возмогло - Сергей Кремлев

За Фёдором стояли Милославские, за Петром и его матерью Натальей Кирилловной – Нарышкины. И это сразу обозначало противостояние Милославских и Нарышкиных, причём на стороне Нарышкиных был наиболее значительный государственный человек – Артамон Матвеев.

Матвеева Милославским удалось нейтрализовать и отправить в ссылку. На Москве воцарялась реакция… Однако огромное государство уже не могло не жить своей жизнью помимо действия или бездействия царя. Долгий застой без деятельного монарха или близкого к нему реформатора-регента был, конечно, чреват катастрофой, особенно в случае активизации внешних врагов, среди которых могла оказаться даже воспрянувшая Польша, не говоря уже о Швеции, Крыме и Турции… Но определённый резерв исторического времени у России был, и как раз к концу недолгого царствования Фёдора Алексеевича этот резерв был почти исчерпан.

Сам Фёдор из себя, судя по всему, ничего не представлял – в каком-то смысле его можно сравнить со слабовольным Людовиком XIII, но – без своего Ришелье… Однако и Фёдор оказался способен – пусть и не сразу – на здравую линию поведения. Первые годы на него имели влияние, а точнее – за него правили, его дядья Милославские – типичные недалёкие бояре, к которым естественным образом примыкала амбициозная царевна Софья – родная сестра Фёдора.

Оппозиционную и бессильную партию составляли Нарышкины… Вдовствующая царица была урождённой Нарышкиной, однако её и её сына не привечали, как и вообще Нарышкиных.

«Царствование» Милославских – это полностью бездарный период царствования Фёдора, но затем при дворе стали выдвигаться два «серых кардинала» – незнатные дворяне постельничий Иван Максимович Языков, возведённый царём в боярский сан, а также комнатный стольник (постельничий) Алексей Лихачёв. К ним примыкал чашник Семён Лихачёв…

Влияние Языкова, постепенно возрастая, стало очень велико, особенно после женитьбы овдовевшего Фёдора на свойственнице Языкова Марфе Матвеевне Апраксиной…

Ещё одним «ближним» Фёдора стал князь Василий Васильевич Голицын – будущий фаворит «правительницы» Софьи. «Команда» из трёх «худородных» и одного князя могла встряхнуть правление Фёдора рядом важных нововведений, в частности – в области налогового обложения. Не всё ей удавалось, но одно удалось – отмена местничества.

Отмена местничества – этого чисто русского и исключительно уродливого явления, была назревшей (точнее – давно перезревшей) необходимостью. Издавна бояре то и дело судились из-за того, кто кому должен подчиняться. Местничали – совершенно официально, даже на поле битвы, вместо того, чтобы ей руководить. Понизить же или повысить «родовой» статус не мог даже царь.

При Алексее Михайловиче всё чаще выдвигали людей по заслугам, а не по древности рода, но – лишь де-факто. И вот, наконец, при Фёдоре Алексеевиче – явно по инициативе Ивана Языкова и Алексея Лихачева – в 1681 году местничество было отменено де-юре, «разрядные книги» торжественно сожжены, и лишь наиболее знатные роды занесены в особые родословные книги…

О былом местничестве кое-кто помнил и вздыхал даже в XVIII веке… Александр Николаевич Радищев в своём «Путешествии из Петербурга в Москву» в главе «Тосна» вложил в уста одного из персонажей слова: «Известно вам, сколько блаженныя памяти благоверный царь Фёдор Алексеевич российское дворянство обидел, уничтожив местничество. Сие строгое законоположение поставило многие честные княжеские и царские роды наравне с новогородским дворянством…».

Языков, Лихачёвы и Голицын предлагали также введение табели о рангах из 34 или 35 классов; учреждение наместничеств с назначением исключительно по способностям, а также общую административную реформу. Всё это так или иначе было реализовано только при Петре, и у профессора истории Ганса-Иоахима Торке из Берлина были все основания заметить: «Если смотреть в целом, то новые времена при Фёдоре Алексеевиче в связи с обстоятельствами его правления наступали нерешительно и вполсилы…».

Как сам Фёдор, так и влиятельные при нём Голицын, Симеон Полоцкий, а ещё раньше – Ордин-Нащокин, были склонны к варианту модернизации при посредстве близкой к Европе Польши. Заключённый в 1686 году – уже после смерти Фёдора, «вечный мир» с Польшей основывался на участии России в антитурецкой коалиции в союзе с Польшей, Германской империей и Венецией. И, скажем, Василий Голицын, влиятельный как после смерти Фёдора – при Софье, так и при жизни Фёдора, бегло говорил на польском и латыни, популярной к тому времени тоже только в Польше. Так что у Ключевского были все основания предполагать, что если бы Фёдор правил 10–15 лет и имел сына, то западная культура пришла бы в Россию из Рима, а не из Амстердама – как это произошло при Петре.

Однако упаси Бог Россию от такого варианта «модернизации»!!.. Это означало бы одно – всё возрастающую третьесортность России, поскольку сама Польша в интеллектуальном, научном и культурном отношении всегда была третьим европейским сортом. При этом и Италия становилась уже вторым сортом.

Как гуманитарий, Ключевский, похоже, не понял, что для задержавшейся в средневековье России необходимым и спасительным был только технократический, технологический вариант модернизации, а здесь в лидеры вышли Голландия, Англия, Дания, Германия…

Итальянец Галилей как светоч науки был прошлым, а конец XVII и начало XVIII века проходили под знаком гения англичан Бойля и Ньютона, немца Лейбница, голландцев Гюйгенса и Левенгука…

Россия должна была стать морской державой, а лучшие корабли строила Голландия, а лучшее теоретическое кораблестроение было в Англии… К тому же, простоватые и работящие голландцы выгодно отличались от коварных ватиканских умников в сутанах иезуитов, и простодушным и работящим русским больше годились в толковые учителя…

Впрочем, предположение Ключевского так и осталось предположением – 27 апреля 1682 года царь Фёдор скончался после, говоря языком современным, непродолжительной болезни, двадцати одного года от роду. Насколько известно, версия об его отравлении никогда и никем не высказывалась, а она ведь напрашивается сама собой.

За несколько месяцев до кончины Фёдор женился на Марфе Апраксиной, которая была не только свойственницей Ивана Языкова, но ещё и крестницей Артамона Матвеева, сосланного стараниями Милославских в Пустозерск.

Марфа стала хлопотать перед мужем за Матвеева, и его перевели вначале в Мезень, потом – «до указа», в один из костромских пригородов – Лух… Надо полагать, что готовился и указ об отмене опалы и возвращении Матвеева в Москву. Собственно, после смерти Фёдора он в столице и появился.

Государственная «связка» из Артамона Матвеева, Ивана Языкова и Алексея Лихачёва – с учётом того, что два последних склонялись к поддержке Нарышкиных, означала бы быстрое и окончательное падение влияния Милославских, которое и так сходило «на нет»… А уже подрастал Пётр, и ум у него был не царя Фёдора, и не царевича Ивана. В партии же Милославских рвалась к власти царевна Софья.

Если бы болезненный Фёдор скончался, то по старшинству Фёдору должен был наследовать Иван – хилый и вялый. И власть, почти упущенная за последние годы Милославскими, опять вернулась бы к Милославским в виде официального или фактического регентства той же, например, Софьи.