На южном фронте без перемен - Павел Яковенко

— Ого! — воскликнули мы с Найдановым, и, в свою очередь, отправились за закуской.

Все, что у меня было, это банка тушенки, которую я хранил на всякий случай. И вот этот случай настал. Андрей оказался богаче. (Наверное, раскулачил своих сержантов). Он принес две банки — тушенку и две каши, а также луковицу и посуду. Логвиненко принес две луковицы и сайку настоящего хлеба.

Мы сами разложили все по тарелкам, разлили водку по колпачкам, и «вздрогнули».

Теплота прокотилась куда-то вниз по пищеводу, и мне, отвыкшему от спиртного, с ходу захорошело.

Нет, воистину сегодня был удачный день!

Мы выпили еще раз, и еще. Ну и что мы после этого должны были делать? Конечно же петь!

Мы пели и «Ой, то не вечер, то не вечер…», и «Тонкую рябину», и «Вечерний звон», и «Броня крепка, и танки наши быстры». Не буду скромничать, петь я любил, и репертуар был у меня приличный.

Конечно, сбегать в ларек за добавкой здесь было невозможно, и когда водка закончилась, закончились и наши посиделки.

Спал я на этот раз не в машине, а вместе со всеми — в командирском блиндаже. О чем-то мы еще долго говорили, смеялись. Анекдоты, кажется, рассказывали… Но все это я помню довольно смутно.

Я трясся на броне вместе с пехотой, и никакого душевного подъема почему-то не ощущал. Совсем наоборот, у меня были довольно нехорошие предчувствия.

Вообще, весь вчерашний день как-то не давал особых поводов для оптимизма.

Сначала, утром, наши системы залпового огня почему-то ошиблись в одном залпе, и он пришелся недалеко от нашего блокпоста — за задним валом. Слава Богу! Если бы «Грады» попали прямо в блок!…

Я стоял в этот момент вместе с Армяном у кабины, и уже только по необычному звуку понял, что надвигается нечто крайне опасное. А потому я, а за мной и мой водитель, чуть ли не в прыжке кинулись под укрытие башни. В эту секунду я пожалел, что башня не сплошная, и в ней довольно много дыр и открытых мест. Еще больше пожалел об этом Армян, так как в момент разрывов что-то ужалило его за ухом.

Дело было ранним утром, почти все наши бойцы спали, но после залпа все как один выскочили из своих блиндажей и прочих укрытий. Выскочил и Найданов.

Я подошел к нему, надеясь, что больше стрелять по нам не будут, и рассказал все, что видел и слышал сам. Вместе со мной подошел Армян, и сказал, что ему что-то попало в голову.

Андрей, как мне показалось, не очень-то ему поверил, но отправил меня с Армяном к врачу. Мы съездили на ПХД, и у моего водителя извлекли из-за уха осколок. Такой маленький и не страшный, но…

Но это был реальный осколок, и у меня в животе появился холодок, когда я представил, что ошибка могла бы быть чуть больше… И все!

Перебинтованного Армяна отправили обратно, и, вернувшись, он с горькой усмешкой принялся раздувать эту историю среди сослуживцев.

А Найданов и Логвиненко в восторг от новости не пришли.

— Этак в броннике придется спать! — заметил Андрей довольно ядовито.

— «Град» бы тут все перепахал, — уныло возразил Логвиненко. — Так что одевай бронник, не одевай…

Весь этот день Бамут бомбили как-то особенно интенсивно.

— Штурмовать, что ли, будут? — ни к кому конкретно не обращаясь, скорее самому себе, задал вопрос наш комбат, рассматривая в буссоль красивые разрывы среди живописных лесов, окружавших город.

— Бомбят по горам, — заметил он нам. — Проходы расчищают пехоте…

Как в воду глядел. Под утро в стекло моей кабины заколотили. Я мгновенно проснулся, увидел Андрея, и понял — «что-то очень серьезное».

— Быстро собирайся! Возьми у меня «Арбалет». Вот частота. Прыгай к Логвиненко на «бэшку», пойдешь корректировщиком от нас. Наступление на Бамут сегодня… Так что давай!

Собираться мне было не нужно. Все мое было на мне. Я мог бы вступить в бой хоть прямо сейчас! Единственное, пришлось идти в блиндаж к Найданову за рацией.

Кругом было довольно темно, и, судя по всему, (ведь часов у меня так до сих пор и не было), времени было часа три ночи. На горизонте появилась тонкая, еле ощутимая полоска зари, а небо было не черным, а, скорее, темно-серым. Поэтому я твердо решил, что сейчас не меньше трех и не больше четырех.

Однако, в конце — концов, какая мне разница?

Логвиненко был довольно мрачен, резок, и весьма зол. Глядя не него, мое настроение упало совсем. Твою же мать! Вместо тихого и спокойного ожидания очередного вертолета отправка в наступление. С самыми непредсказуемыми последствиями. Меня пробило на дрожь, и, надо думать, это была дрожь не от холодного предрассветного ветерка.

Стыдно так себя вести? Наверное. Но я не показываю вида, и этого вполне достаточно. А изображать из себя супергероя я не люблю. Я не супергерой. Я просто честно исполняю свой долг — не больше и не меньше…

БМП взревели, меня качнуло, я непроизвольно ухватился за ближайшего пехотинца, чтобы не упасть.

— Вы, товарищ лейтенант?

Я присмотрелся к бойцу:

— О, Калиев! Какими судьбами?

— Да я давно уже здесь в пехоте. И вас давно видел… Вы меня не видели.

Это был боец из нашего второго артдивизиона. Как я понял, почти все из них попали-таки в пехоту. Кто-то раньше, кто-то позже. У Калиева вообще были проблемы — он находился под подозрением из-за хищений в нашей батарейной каптерке. Потом обвинения сняли — за недоказанностью, но на губе парень посидел изрядно.

Когда я уезжал в Хасавюрт, он еще сидел там. Видно, выпустили, реабилитировали, и отправили в действующую армию.

— Как дела? — спросил я, (а что еще спросить?).

— Нормально, — ответил Калиев, но прозвучало это не очень, кстати, нормально. «Нормально» таким голосом не говорят.

Впрочем, мне было не до психологических изысков. Наша колонна машин шла на соединение еще с двумя такими колоннами. Похоже, все три роты нашего батальона должны были участвовать в наступлении.

Впереди пылил разведвзвод. Мне казалось, что я различаю крепкую фигуру Сабониса.

— Привет землякам! — махнул я рукой замполиту Жиркову, которого увидел на соседней боевой машине. Он вяло махнул в ответ.

Конечно, знал я его плохо. Знал, что замполит, знал, что уроженец нашей области, слышал, что недалекий. Но здесь надо пояснить. Слышал я это от Тищенко и его друга Мартынова. Они рассказывали, как разыгрывали этого замполита, и как он все время на это велся.

Им было смешно, а мне — не очень. Шутки у них были злые, и такие… Как бы сказать, на грани откровенного издевательства. Что, сказать замполиту, что его вызывает начальство, которое этого не делало, а потом ржать над тем, как Жирков пулей вылетает из кунга или палатки? Очень смешно! Я бы тоже, наверное, попался бы на такой «розыгрыш».