Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

Войска 70-й и 47-й армий несколько раз атаковали плацдарм, но выбить противника не могли. Они несли большие потери, теряли технику.

Командующий фронтом несколько раз предлагал представителю Ставки Жукову прекратить бессмысленное наступление, но тот категорически отвергал предложения.

Наконец терпение у Рокоссовского лопнуло. Он вошел в дом, где располагался Жуков. Несмотря на поздний час, представитель Ставки отдыхать не собирался. В полной маршальской форме он сидел за столом и при желтоватом свете фонаря записывал что-то в блокнот. Рядом лежали карта с нанесенной обстановкой и стопка каких-то бумаг.

— Ну что? — Жуков поднял голову и, кивнув на кресло, посмотрел на командующего фронтом. — Что стряслось, чем расстроен?

— Все то же, — ответил Рокоссовский, присаживаясь. — Еще одна безрассудная атака на модлинский треугольник провалилась. С выгодных позиций противник расстреливает нас в упор.

— Это еще не значит, что следующее наступление не будет иметь успеха, — заявил Жуков.

— Я настаиваю на прекращении этой бессмысленной лобовой атаки, — решительно сказал Рокоссовский. Он поднялся, прошелся по комнате. Его лицо приняло суровое выражение, глаза расширились. — Если даже гитлеровцы сами уйдут из этого треугольника, то мы его все равно занимать не будем.

— Это почему же? — повысил голос Жуков, окинув суровым взглядом командующего фронтом.

— Потому что мы его обойдем и он больше нам не понадобится… В тех атаках, которые мы проводим, я смысла не вижу!

— А я вижу! — поднялся Жуков. — Атака должна быть проведена быстро, стремительным броском, без оглядки на опасность!

— Георгий Константинович, я уверен — ни одна атака успеха иметь не будет. Еще раз прошу отложить наступление!

— Я не могу уехать в Москву, зная, что противник удерживает плацдармы на восточных берегах Вислы и Нарева. — Жуков остановился против командующего фронтом. — Что я скажу Сталину? Что?

— Это меня не касается.

— А что тебя касается? — жестко спросил Жуков.

— Меня касается сохранение жизни людей! — Рокоссовский резким движением надел фуражку и направился к выходу. — Я сейчас уезжаю на передний край. И если я лично приду к выводу, что атака успеха иметь не будет, то остановлю эту бессмысленную бойню и дам команду о переходе к обороне.

— Последнее слово за мной!

— Нет, я поступлю так, как решил! — произнес Рокоссовский и вышел.

Еще до рассвета командующий фронтом с двумя офицерами штаба прибыли в батальон 47-й армии, который действовал в первом эшелоне. Атака должна была начаться на рассвете. Под рукой у маршала были телефон и ракетница. Он установил сигналы: бросок в атаку — красная ракета, атака отменяется — зеленая.

Ночь была тихая. Рокоссовский со своими спутниками находился в первой траншее, на исходном положении для атаки. К нему подполз командир батальона.

— Товарищ маршал, вы уже привыкли к темноте?

— Да, уже присмотрелся.

— Справа на восточном берегу видите сплошную цепь неровностей?

— Да, вижу.

— Это железобетонные бункеры, которые не берет ни одна артиллерия, — тихо объяснил капитан. — Точно такие же и слева.

Что касается крепости Модлин, то тут и говорить нечего. В этой яме они перемалывают нас, как в мясорубке. У меня от батальона осталось меньше половины.

— Спасибо за откровенность, капитан. Мы их еще раз попробуем подавить артиллерийским огнем.

— Пробовали, ничего не получается.

— Попытаемся.

Появились первые проблески рассвета: на востоке, над лесом, висела желто-красная кайма, можно было уже различить лица солдат, притаившихся в окопах. Звенели комары, то тут, то там раздавался унылый свист какой-то птицы.

Рокоссовский глянул на потемневшее лицо командира батальона, на его покрасневшие от бессонницы глаза, и ему показалось, что во всем его облике светилась какая-то безысходность.

— Сколько воюешь?

— Третий год.

— Где учился?

— На войне. Был старшиной роты, а теперь командую батальоном.

— Я тебе присваиваю звание «майор». — Он повернулся к генералу штаба фронта. — Запишите, пожалуйста.

— Спасибо, товарищ маршал, — повеселел командир батальона.

В расположении наших частей слышался шум машин, повозок, подальше от передовой искрились трубы походных кухонь. Командующий фронтом про себя отметил, что противник проявляет к нам пренебрежение и по явно видимым целям не открывает огня.

Наконец наша артиллерия в условленное время открыла огонь, заговорили реактивные установки. Но не прошло и десяти минут от начала нашей артподготовки, как противник открыл ураганный огонь в трех направлениях: справа — из-за Нарева, слева — из-за Вислы, косоприцельный и в лоб — из крепости Модлин и ее фортов. Многое видел за время войны Рокоссовский, попадал в различные ситуации, едва уходя от смерти, но в таком аду он еще не был. Со всех сторон доносился такой грохот, что казалось, кругом работают какие-то адские машины с мощными двигателями без глушителей и кто-то отчаянно бьет молотом по громадным барабанам. Яркий, слепящий свет и вой осколков загоняли всех в землю. В какой-то момент взгляды командующего фронтом и командира батальона встретились. Рокоссовский ободряюще подмигнул капитану. А тот, в свою очередь, глянул на потемневшее от пыли и грязи лицо командующего, на прокопченную дымом гимнастерку и улыбнулся: мол, пора идти в атаку.

Рокоссовский сам убедился, что до тех пор пока артиллерийская система противника не будет уничтожена, не может быть и речи о ликвидации занимаемого гитлеровцами плацдарма. Для подавления этой системы нужна была более мощная артиллерия, нежели та, которой располагает фронт.

Когда ураганный огонь утих, Рокоссовский по телефону переговорил с командующими армий Гусевым и Поповым, которым приказал воздержаться от всяких наступательных действий до его особого распоряжения.

— Звонил заместитель Верховного Главнокомандующего… — пытался доложить Гусев.

— Николай Иванович, немедленно выполняйте приказ! — оборвал его командующий фронтом и повернулся к генералу, который тушил дымящуюся пилотку. — Давайте зеленую ракету!

К середине дня Рокоссовский вернулся на свой фронтовой КП. Таким возбужденным и расстроенным его никто ни разу не видел. Даже Жуков, глядя на потемневшее лицо и насупленные брови командующего фронтом, не пытался задавать ему вопросы, хотя уже знал о его решении, которое, по сути, отменяло приказ заместителя Верховного Главнокомандующего и представителя Ставки.

Озадаченный Жуков беспрерывно ходил по комнате с суровым и нахмуренным лицом. Казалось, он вот-вот взорвется грубой бранью и насилу сдерживает эмоции.

Рокоссовский сидел молча за столом и курил. Лицо его было необычно напряженным, и весь вид его говорил о том, что он готов ринуться в словесную атаку.