Дом, в котором... - Мариам Петросян

— Да? — удивляется Рыжий.

— Нет! — фыркает Крыса. — Но хотя бы выглядело поприличнее.

Рыжий опять съеживается.

— Я одного не пойму, — задумчиво говорит Крыса. — Это ведь ты затеял этот новый Закон. Ты ведь сам заварил всю эту кашу, так?

Рыжий кивает:

— Ну я. Тогда мне казалось, что я все хорошо обдумал. А вышла ерунда. Сфинкс пригрозил, что если Габи у них еще раз появится, он мне голову свинтит. А так было бы хорошо…

Его прерывает громкий обеденный звонок. Лежащий в спальном мешке начинает копошиться.

— Теперь надо ее срочно кем-то заменить. Второй Габи у нас нет, сойдет и Крыса.

Рыжий поднимает голову.

Блестящая черная челка косо перечеркивает лицо Крысы, полностью закрывая левый глаз. Если бы не эта челка, было бы видно, что брови смыкаются над переносицей, образуя сплошную линию. Они кажутся гуще от того, что кожа у нее нежная, как у маленького ребенка — почти прозрачная. Рыжий сглатывает слюну.

— Прости, — говорит он. — Я не думал, что это так прозвучит. Хочешь, врежь мне как следует, я заслужил.

— Обед, да? Обед? — из спального мешка высовывается голова, потом ее хозяин появляется целиком. Москит. Костлявый, в полосатых трусах, он рассеянно чешет живот и таращится на Крысу заплывшими глазками.

— Все получилось так мерзко просто потому, что я говорил честно. — Рыжий оглядывается на Москита. — Потому что говорил, что думал, понимаешь? Но я это вовсе не так представлял, как ты описываешь! Я думал, что тебе было бы нетрудно… но если ты так это воспринимаешь… тогда, конечно… о чем разговор… Я, собственно, и не надеялся, что такая девчонка, как ты…

— Заткнись, а? — перебивает Крыса.

— Сегодня будут сосиски, — пытается завязать светскую беседу Москит. — И малиновое желе.

— А Слепому ты и правда нравишься. Хотя, конечно, ты мне уже не веришь.

— А может, малинового желе и не будет. Может, это я и приврал.

— Какой псих тебе поверит? Размечтался.

В спальню с топотом заскакивают два Крысолога:

— Обед! Вы что, заснули тут? — обрывают с вешалки рюкзаки и вываливаются обратно в коридор.

Москит прыгает по комнате, пытаясь попасть ногой в штанину. Крыса переворачивает бирки зеркальной стороной наружу. Одну, вторую, третью, четвертую… цепочки у них разной длинны и часто перекручиваются.

Рыжий прячет фляжку в рюкзак. В одной из бирок — его галстук-бабочка в красно-белый горошек. Надетый прямо на голую шею.

Крыса осматривается и впервые замечает, что, несмотря на грязь, во второй красиво. По стенам бегут антилопы Леопарда, на бегу превращаясь в струящиеся полосы узоров. Местами они полустерты, но от этого кажутся только лучше. Рыжий надевает котелок и протягивает Крысе руку.

— Мир?

— Смотри, как бы Вшивая не закусала тебя до смерти, — предупреждает его она. — Терпеть не может, когда до меня дотрагиваются.

В бирках — три маленькие двери. Во всех трех одновременно исчезают Москиты. Рыжий с Крысой тоже выходят в коридор — и в бирках сразу темнеет. При каждом шаге подошвы ботинок липнут к паркету.

— По-моему, вам уже поздно делать уборку, — говорит Крыса. — Вы веники не оторвете от пола.

— Не оторвем — так не оторвем, — вздыхает Рыжий. — Ну и что? Будут в Крысятнике икебаны из веников. А потом из Крыс. Живой музей.

Крыса, пожав плечами, уходит в сторону девчачьей лестницы. Стройная, в слишком крупных для нее ботинках. Рыжий кричит: «До свидания!», но она не оглядывается. Он поджимает губы и направляется к столовой. Его обгоняют хихикающие Птицы.

Душа странствует по ночам. И если ты спишь,

Никогда ты не встретишься со своей душой.

Ф. Нурисье. Хозяин дома

Лорд лежит в искрящейся темноте. Он укрыт с головой и задыхается от жара, а вокруг плавают видения. Ее глаза, волосы, тонкая рука, охваченная плетеным ремешком браслета. Лорд лежит, затаив дыхание, боясь спугнуть наваждение, но оно все тревожнее, все беспокойнее, тает как воск и исчезает. Он откидывает одеяло и дышит полной грудью, мокрый, как мышь, побывавшая в луже.

С воздухом возвращаются звуки. Свист и дыхание спящих. Храп Черного, волнами угрозы вздымающийся к потолку. Ближе — птичий свист спящего Шакала и шорохи ворочающихся тел. Курильщик, не просыпаясь, тянет подушку из-под Табаки и перекладывает ее на Лорда. Лорд уворачивается, передвигаясь к краю кровати. У Лэри — свет ночника. У Македонского тоже свет, заслоненный газетой. Лорд смотрит в потолок, который как будто притягивает его. Потолок тянет и приближается, и вот они уже совсем рядом: колесо, птичья клетка и раскосые глаза воздушного змея. Странное творится с Лордом. Он лежит и одновременно стоит. Стоящий Лорд легок, как пушинка. Он видит потолок и ночник Лэри в форме гриба, и самого спящего Лога с розовым отсветом на волосах, и себя внизу, лежащего под скомканным одеялом — он видит все это с высоты, на которой никогда не бывал, — высоты своего роста. Не успевает подумать об окне и о свежем ветре, врывающемся в форточку, как переносится на подоконник. Лицо овевает ночной прохладой. Ветер приносит с собой отдаленный шум — хохот и визг беспутно веселящихся Крыс. Могу ли я пойти, куда захочу? Тень его скользит над полом — слишком легкая — проходит сквозь дверь в темноту, и Лорд закрывает глаза, чтобы лучше видеть свой путь там, где он есть и где его нет. Мимо пролетают темные стены, разверстой пастью наезжает раскрытая дверь. В Могильных окнах — зимняя луна, он прозрачен в ее свете. Ступеньки, чужой коридор…

Лорд протягивает руку, она уплывает в пустоту, ощупывая ее, пропуская сквозь пальцы, пролетая сквозь встречные двери. Он отстает, и когда она нащупывает ту единственную дверь, что ему нужна, он еще далеко, а рука уже скользит по лицу спящей на полу. Наконец Лорд нагоняет ее (всего лишь руку!) и ее прикосновение становится его прикосновением.

Рыжая девушка в съехавшей с плеча майке садится на матрас, вглядываясь в темноту.

— Что это? Эй! Уходи! Уходи отсюда!

Лорд вздрагивает на кровати и ловит воздух ртом.

Вокруг ворочаются, ворчат и вздыхают. Он замирает. Я был там. Я действительно там был! Ладонь еще ощущает жесткость огненных волос. Выше пояса он плавится от жара, ниже — ему холодно. Может, в странствиях по ночному Дому мой призрак застудил себе ноги? Это больно. Лицо Лорда кривится, он рад темноте скрывающей его гримасы.

Храп Черного. У Лэри — свет. У Македонского — свет. На полу на плитке закипает чайник. Кому-то приспичило пить чай.

— Ну нет! Подавишься! — громко произносит Черный между двумя всхрапами. Это смешно, но никто не слышит и не смеется. Мокрой спиной Лорд липнет к матрасу. Лицо горит, ноги леденеют. Так бывало и раньше, но сегодня это расплата за странное «нечто», которое он позволил себе совершить. Кто-то напоминает ему, что он такое. Полчеловека. С ногами мертвеца.