Память льда. Том 1 - Стивен Эриксон

– Нет, но иногда самые важные сообщения обходятся без слов.

– Ты – такая же, как и все остальные, Дымка. Это, может, наша последняя ночь на земле, а ты уходишь.

– Но в этом-то и весь смысл, верно?

Хватка посмотрела вслед растворившейся в тенях подруге. Треклятая женщина… а я теперь сижу тут, как дура, и трясусь. Откуда мне знать, где засели серьёзные баргастские духи? Может, спрятались за каким-то холмом. Готовятся выскочить завтра поутру и напугать нас всех до усрачки. И откуда мне знать, что там завтра решит этот баргастский вождь? По головке погладит или горло перережет?

Из толпы вынырнул Штырь и подошёл к ней. Словно плащ, его окутывал запах жжёных волос, лицо было мрачным. Маг присел на корточки.

– Дело плохо, капрал.

– Вот так новость, – огрызнулась Хватка. – Что там?

– Половина наших солдат напились в стельку, а остальные их быстро догоняют. То, что Паран с дружками ушёл в шатёр и не выходит, все приняли за дурной знак. К рассвету мы ни на что не будем способны.

Хватка покосилась на шатёр Хумбролла Тора. Силуэты внутри уже некоторое время не шевелились. Какое-то время спустя она кивнула.

– Всё в порядке, Штырь. Не волнуйся. Иди, повеселись.

У мага отвисла челюсть.

– «Повеселись»?

– Ага. Забыл? Ну, там, отдых, удовольствие, чувство радости. Иди, она же где-то там ходит сейчас, а тебя через девять месяцев тут уже не будет. Оно, конечно, сними ты эту рубаху, у тебя было бы шансов побольше – ну, хотя бы на эту ночь…

– Нельзя! Что Мама подумает?

Хватка внимательно посмотрела на перепуганное, бледное лицо чародея.

– Штырь, – медленно и внятно сказала она, – твоя мать умерла. Её здесь нет, она за тобой не следит. Можешь не слушаться, Штырь. Честное слово.

Маг пригнулся, будто невидимая рука отвесила ему подзатыльник, и на миг Хватке показалось, будто на его темени отпечатались костяшки пальцев, а потом он быстро убежал, бормоча что-то себе под нос и мотая головой.

Ох, боги… может, все наши предки здесь! Хватка оглянулась. Ты только подойди поближе, папочка, я твою Худову глотку-то перережу, как и в первый раз…

От усталости слезились глаза. Паран вышел из шатра. Серое небо едва светилось. Над долиной неподвижно висели туман и дым костров. Если что здесь и двигалось – стая волков на гребне вдалеке.

Но они не спят. Все здесь. Истинная битва завершилась, и вот я вижу их перед собой – стоят тёмные божества баргастов, встречают зарю… впервые за тысячи лет встречают смертную зарю… Кто-то остановился рядом с капитаном.

– Ну?

– Старшие духи баргастов вышли из Молотка, – сказал Быстрый Бен. – Целитель спит. Чувствуешь их, капитан? Духов? Все стены рухнули, Старшие воссоединились со своими младшими родичами. Забытый Путь больше не забыт.

– Это всё прекрасно, – пробормотал Паран, – но нам ещё нужно снять осаду с города. Что будет, если Тор поднимет знамя войны, а его соперники воспротивятся?

– Не посмеют. Не смогут. Все поплечники Белолицых проснутся, ощутят, как всё изменилось, как окрепла новая сила. Они её почувствуют, узнают её природу. Более того, духи расскажут, что их повелители – истинные боги баргастов – заперты в Капастане. Духи-Основатели пробудились. Пришло время освободить их.

Капитан некоторое время смотрел на чародея, затем сказал:

– Ты знал, что моранты – родичи баргастов?

– Более или менее. Тору это не понравилось – а как завоют племена! – но если сами духи приняли Вывиха и его народ…

Паран вздохнул. Мне нужно поспать. Но я не могу.

– Пойду соберу «Мостожогов».

– Новое племя Тротца, – с ухмылкой сказал Быстрый Бен.

– А почему он тогда храпит?

– Ему эта ответственность в новинку, капитан. Тебе придётся его учить.

Учить чему? Как жить под бременем власти? Я и сам с этим не могу справиться. Достаточно лишь взглянуть в лицо Скворцу, чтобы понять: никто не может – никто, у кого ещё есть сердце. Мы учимся лишь одному: скрывать свои мысли, прятать чувства, хоронить человечность глубоко в душе. А этому научить нельзя, только показать.

– Иди, разбуди этого ублюдка, – прорычал Паран.

– Слушаюсь, сэр.

В Сердце Горы ждала она,

видела сны о мире, свернувшись

вокруг своего горя, когда он нашёл её,

и поиски завершились,

он принял на себя все её шрамы,

ибо объятья силы – это любовь,

что наносит раны.

Скинталла из Бастиона (1129–1164). Расцвет Домина

Лучи заходящего солнца окрасили горную цитадель у озера в цвет разведённой водой крови. Вокруг вились кондоры – в два раза тяжелее великих воронов, на выгнутых шеях – ошейники, взгляд прикован к толпе у стен крепости, бурлившей среди многочисленных, как звёзды, походных костров.

Одноглазый тенескаури, который был когда-то разведчиком в Войске Однорукого, с глубокой сосредоточенностью следил за их движениями, будто в полёте кондоров на фоне темнеющего неба можно было прочесть некое божественное откровение. Воистину, он уверовал – так полагали те, кто знал его в лицо. Онемел от величия Домина с того самого дня в Бастионе, три недели назад. С самого начала в его единственном глазу светился дикий голод, древний огонь, шептавший о волках в безлунной тьме. Поговаривали даже, что сам Анастер, Первый среди Детей Мёртвого Семени, приметил этого человека, приблизил его во время долгого странствия и даже дал ему лошадь, чтобы тот скакал вместе с помощниками Анастера во главе человеческого моря.

Разумеется, лица подручных Анастера сменялись с жестокой регулярностью.

Бесформенная, умирающая с голода армия ждала ныне у ног Паннионского Провидца. На заре он выйдет на балкон главной башни Обзора и поднимет руки в знак святого благословения. Животный рёв, который всякий раз вздымался в ответ на это благословение, сломил бы слабого, но Провидец, хоть и был очень стар, слабым, обычным человеком не был. А был он воплощением Панниона, Господа, единственного истинного бога.

Когда Анастер поведёт армию тенескаури на север, на другой берег реки, а оттуда – на Капастан, он понесёт с собой силу, имя которой – Провидец. И всех врагов, что осмелятся встать перед ними, изнасилуют, сожрут, сотрут с лица земли. Не было и тени сомнения в головах сотни тысяч тенескаури. Лишь убеждённость, острый, как бритва, железный меч, сжатый хваткой бесконечного, отчаянного голода.

Одноглазый продолжал смотреть на кондоров, хотя свет уже почти померк. Быть может, шептали некоторые, он сообщается с самим Провидцем и взирает не на самих птиц, а на цитадель Обзора.