Одарю тебя трижды - Гурам Петрович Дочанашвили

не очень помешаю, хотел бы узнать, что там с ними произошло.

— Хорошо, входи. — Мендес Масиэл повернулся к Зе: — Что там с вами случилось? Где Мануэло? Расскажи все подробно.

А Мануэло успокоился, когда Зе скрылся из глаз, и успокаивал нетерпеливого полковника: «Погоди, Чикопотамо, куда нам спешить, пусть пройдет десять минут», — но полковнику никак не терпелось, и, когда наконец весь песок просыпался в десятиминутных песочных часах, он бесцеремонно потянул Мануэло за рукав:

— Пошли.

— Куда?

— Как куда, к каатинге…

— Пешком? — удивился Мануэло. — Далековато.

— Почему пешком… Вон лошади.

— Зачем они нам?

— На чем же поедем, хале?

— А куда нам ехать?

— Как куда, к каатинге.

— Зачем нам к каатинге?

— Разве не там потайной ход?

— Какой еще потайной ход?

…— Потом тот капрал вступил в разговор, — продолжал Зе. — Не знаю, что он сказал, но полковник побледнел, окаменел на месте. И моя злость на Мануэло поутихла, потому что капрал вышел раздраженный, недовольный. Потом полковник вынул у меня из ушей воск, развязал, и когда хлопнул за собой дверью, Мануэло успел подмигнуть мне, почему-то довольный. Я все равно сомневался в нем — мы уговорились молчать, если попадемся, а у него словоизвержение началось, без умолку болтал с камор-цами, в мою сторону смотреть избегал; правда, когда остались мы наедине, он так глянул на меня, что я смутился и сам отвел глаза — не мог до конца поверить ему, хотя и двинуть его ногой по зубам не решился, очень уж странно улыбался. «Если хочешь добра Канудосу, передай эту записку конселейро, — сказал он и протянул мне сложенный листок. — Ответ пришлет с тобой же». Он смотрел открыто, прямо, и я поверил ему. К тому ж вас упомянул… Потом полковник дал мне выбрать коня в большой конюшне. Я сел и поскакал. Не знаю, верно ли поступил… Не было бы подвоха.

— Где записка, покажи.

Зе осторожно достал из-за пазухи сложенный вчетверо листок. Мендес Масиэл поднес его к лучине, всмотрелся в чуть высвеченный лучиной лист, перевернул, подержал и подозвал дона Диего: «Иди, взгляни…» Взор дона Диего с бумаги перешел на Зе, затуманился… Гордо застыл на пороге конселейро, уставился в ночь.

— А капрал тот не потирал ли руки во время разговора? — спросил дон Диего.

— Потирал.

— И за пазуху совал то и дело?

— Да, и дергался.

Переглянулись дон Диего и вошедший в комнату конселейро.

— Говоришь, он дважды упомянул подземный ход?

— Да, дважды.

— Так я и полагал, конселейро, — тихо сказал дон Диего. — Видно, обещал им показать несуществующий тайный ход. Каких бандитов одурачил, да еще в застенке! Мало кто способен на это, даже Зе провел. Мне с моим артистизмом и то вряд ли было бы по силам… Ты читал записку, Зе?

— Нет. Когда расставались, Мануэло взял с меня слово не читать, очень настаивал. — С горечью добавил: — Тем двум охотно показал.

Снова переглянулись дон Диего и конселейро.

— Что там, в записке? — вспылил Зе. — Должен же я знать, в конце концов! С какой целью отпустили меня на время!

— Не на время отпустили, успокойся, — мягко промолвил дон Диего. — Сейчас все поймешь, но сначала скажи: как вы расстались?..

— С кем? С ним?.. — не мог произнести Зе имени побратима.

— Да, с Мануэло.

— Холодно, пожалуй… Когда я садился на коня, подошел ко мне, улыбнулся…

— Бесстыдно?

— По-моему, да. Мало того, занес одну руку подальше за спину, чтобы свободней двигать другой, и хоть с трудом, а положил ее мне на плечо, говоря: «Помнишь, как мы пили с тобой иногда?»

— И опять улыбнулся, да?

— Да, как обычно…

— А ты, Зе? Ты ответил ему улыбкой?

— Нет. Дернул плечом, сбросил руку, потому что я и сейчас не совсем уверен в нем.

— А он обиделся?

— Не знаю, но смотрел и печально, и радостно как-то… — И внезапно заподозрил Зе неладное, вспылил: — Покажите же, наконец, проклятую записку!

Конселейро поднес к нему лучину, тени в комнате встрепенулись, печальная гордость была в глазах его.

— Покажем записку, но возьми себя в руки, крепись, Зе…

Молча протянул Зе руку, предчувствуя недоброе. Торопливо развернул лист бумаги, приблизил к лучине, и кровь отхлынула от лица — чист был лист, ни знака, ни даже точечки на нем! «Что это… что это значит?» — и разом понял, но дон Диего пояснил ему все же:

— Тебя спасал, Зе.

А там, в Каморе, Мануэло все повторял с веселой упрямостью, глумясь над полковником:

— Какой ход, что еще за ход?!

— Что значит какой! — с таким же упорством добивался хода полковник, вспотевший, встрепанный.

— Какой ход… — дурачился Мануэло. — Много у нас всяких проходов. Какой вас интересует?

«Куда ты вернешься, подумай, Зе, — дон Диего преградил ему дорогу, — в Каморе тебя сразу закуют в цепи, и пальцем не сумеешь тронуть полковника». — «Пропусти, я должен пойти», — сурово требовал Зе. «Выслушай, Зе, и тогда ступай». — «Говори скорей». Зе раздраженно переступил с ноги на ногу.

«Но слушай внимательно. Во-первых, вас обоих прикончат, это вне сомнения, под пытками испустите дух, поскольку никакого тайного хода нет; во-вторых, Мануэло понимал, что здесь, в Канудосе, ты нужен больше других, — жестокая борьба у нас впереди, а ты первый воин, не считая меня. — Зе смерил его пренебрежительным взглядом, но дон Диего невозмутимо продолжал: — В-третьих, возможно, Мануэло надеется сбежать, когда поведет каморцев к пресловутому ходу, — нырнет в каатингу, и был таков, пусть ищут потом… — Тут дон Диего заметно смутился — прекрасно знал, что Мануэло не подпустят к каатинге, не обвязав вокруг пояса несколькими веревками. — А в-четвертых, если вернешься туда, он снова начнет ломать голову, как спасти тебя, тем самым ты помешаешь ему спасти самого себя, потому что у этих мерзавцев хватит ума не подпускать к каатинге обоих вместе; а в-пятых, думаю… — Дон Диего подошел к Зе совсем близко, утешающе опустил руку на плечо, — думаю, его и в живых уже нет, Зе, ты лишь порадуешь негодяев, ничего другого не достигнешь, поэтому тебе лучше остаться здесь и отомстить… Тяжелые бои нас ждут. Именно ради этого оставил своих братьев Пруденсио — отомстить».

Поник Зе, бессильным взглядом скользнул в сторону Мендеса Масиэла. И тот медленно, убеждающе наклонил голову, спокойно пояснил: «Человеку куда легче в беде, когда рядом с ним другой, обреченный, подобно ему… А Мануэло, как видишь, Зе, превозмог себя и, предвидя жесточайшие пытки, позаботился о тебе. Потому прибег к обману. Знал, что гордость и благородство не позволят тебе оставить его одного. Очень прошу, не перечеркивай совершенного им».

Тихо отвел Зе