Житейские воззрения кота Мурра - Эрнст Теодор Амадей Гофман

в ее доме, без труда могла угадать. В то же время она вынуждена была удивиться тончайшему обороту, который придумал принц, чтобы без долгих разговоров выйти из своего убежища. Весьма далекая от того, чтобы хоть незначительнейшим намеком высказать это князю, она все же постаралась извлечь из сложившегося положения вещей всю выгоду, какая только возможна! Крейслер и маэстро Абрагам – это были люди, которые, как она страшилась, нарушат ее тайные планы, против них она готова была применить любое оружие, которое только предоставляла ей судьба. Она напомнила князю о том, что она ему говорила прежде о страсти, которая пылает в груди принцессы. От острого взора принца Гектора, продолжала она далее, не могло ускользнуть настроение принцессы, и точно так же странное экзальтированное поведение Крейслера должно было дать ему достаточный повод, чтобы заподозрить, что между ними существуют какие-то сумасбродные взаимоотношения. Таким образом, вполне убедительно объясняется, почему принц преследовал Крейслера не на жизнь, а на смерть, почему он, думая, что убил Крейслера, избегал горя и отчаяния принцессы, однако потом, узнав о том, что Крейслер здравствует, вернулся, гонимый любовью и тоской, и тайно наблюдал за принцессой. Ни к кому другому, кроме Крейслера, не мог принц Гектор приревновать принцессу, именно к капельмейстеру и относилось чувство ревности, о котором шла речь в стихах принца, и потому-то тем более необходимо и тем более разумно – более не предоставлять Крейслеру возможности пребывать в Зигхартсхофе, поскольку он, как кажется, вместе с маэстро Абрагамом плетет заговор, направленный против всех придворных взаимоотношений.

– Бенцон, – сказал князь чрезвычайно серьезно, – Бенцон, я подумал о том, что вы мне сказали, о недостойных симпатиях принцессы, и не верю теперь ни единому слову из всего этого. Ведь в жилах принцессы струится княжеская кровь.

– Вы полагаете, – стремительно подхватила Бенцон, заалев до самых глаз, – вы полагаете, ваша светлость, что женщина из сиятельного рода способна повелевать, как никакая другая, своим пульсом, самым внутренним трепетом своих чувств?

– Вы сегодня, – с досадой сказал князь, – вы сегодня в очень странном настроении, госпожа советница! Я повторяю, что если в сердце принцессы зародилась какая-то недостойная страсть, то это была всего лишь болезненная случайность, так сказать судорога, – ведь она же страдает спазмами, – итак, это была судорога, от которой она очень скоро совершенно оправится! Что же, однако, касается Крейслера, то это весьма забавный человек, которому недостает только надлежащей культуры. Я не могу даже заподозрить его в такой отчаянной дерзости, как в желании приблизиться к принцессе. Да, он дерзок, но совсем на иной лад! Подумайте, Бенцон, – ведь как раз из-за его странного и чудаческого поведения именно принцесса не имела бы у него успеха, если бы это было, разумеется, мыслимо, чтобы такого рода высокая особа могла спуститься настолько, чтобы влюбиться в него! Ибо, Бенцон, entre nous soit dit[159], он ведь не такого уж высокого мнения о нас – знатных особах, и это именно и есть то смехотворное и нелепое безрассудство, из-за которого он и не способен пребывать при дворе. Поэтому пусть он пребывает в отдалении от нас, если же, однако, он вернется, то что же, он услышит – добро пожаловать от всей души! Ибо если не довольно того, что он, как я узнал от маэстро Абрагама, – да, так вот маэстро Абрагама вы в эту свою игру не впутывайте, Бенцон, заговоры, которые он плетет, всегда оказывались направленными ко благу княжеского семейства… Так что же это я хотел сказать?! Да! Но довольно того, что капельмейстер, как говорил мне маэстро Абрагам, вынужден был бежать самым странным образом, невзирая на то что он был мною радушно принят, все же он является и остается весьма разумным человеком, который меня забавляет, вопреки своему чудаческому поведению, et cela suffit[160].

Советница застыла от внутренней ярости, что ее версию так холодно отвели. Нисколько не предвидя этого, она, желая легко поплыть по течению, наткнулась на досадный подводный камень…

А во дворе замка возник страшный переполох. Целая вереница экипажей подъехала туда, эскортируемая усиленной командой гусаров великого герцога. Обер-гофмаршал, президент, советники князя, а также несколько представителей зигхартсвейлерской знати вышли из экипажей. Туда пришла весть, что в Зигхартсхофе произошла революция, направленная против жизни князя, и вот верные его приверженцы вместе с другими почитателями иринеевского двора прибыли, чтобы встать рядом с особой князя, и уж кстати захватили с собой защитников отечества, которых они с немалым трудом выклянчили у губернатора.

От сплошных заверений собравшихся, что они душой и телом преданы своему всемилостивейшему государю и готовы пожертвовать за него жизнью, князь все никак не мог заговорить. Он как раз хотел начать свою речь, когда офицер, предводительствующий командой, вошел и спросил у князя – каков будет план операции?

Человеческой природе свойственно, что, когда опасность, которая нагнала на нас страх, на наших глазах превращается в мираж и оказывается лишь пустым никчемным пугалом, это вызывает в нас досаду. Радость в нас возбуждает то, что мы счастливо избежали действительной опасности, а отнюдь не то, что вовсе никакой опасности не было.

Вот так и получилось, что князь едва мог подавить свою досаду, свое неудовольствие по случаю ненужного переполоха. То, что весь сыр-бор загорелся из-за свидания камердинера с горничной да из-за романтической ревности влюбленного принца, – ну мог ли он, князь, сказать это? Ну вправе ли он был говорить это? Он раздумывал, маялся; исполненная предчувствий тишина в зале, прерываемая только мужественным, победоносным ржанием гусарских лошадей, привязанных снаружи, легла на него свинцовым бременем. Наконец он перевел дух и начал весьма патетически:

– Господа! Чудесным соизволением небесным… Что вам угодно, mon ami?[161]

Этим вопросом, адресованным гофмаршалу, князь перебил сам себя. И в самом деле – гофмаршал все что-то кланялся и вращал глазами, давая понять, что он должен передать важную весть. Оказалось, что принц Гектор только что доложил о своем прибытии.

Княжеская физиономия прояснилась, он увидел, что по поводу мнимой опасности, от которой чуть было не заколебался его престол, он может высказаться очень кратко и, словно бы неким взмахом волшебной палочки, обратить все это достопочтенное собрание в сборище лиц, явившихся любезно приветствовать его. Что он и сделал!

Спустя недолгое время в зал вступил принц Гектор; на нем был сверкающий парадный мундир, он был красив, силен, горд, как молодой бог, спустившийся из-за облачных высей. Князь сделал несколько шагов вперед, навстречу ему, и вдруг – отпрянул назад, как будто пораженный молнией. За спиной принца Гектора,