Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

нос. И в литературных и поэтических творениях человеческому носу отведена немалая роль.

Нос может быть разным по величине – от громадного, массивного до миниатюрного и крохотного – и называться носищем или носишкой, носиком или носюлькой.

Он может превратиться в картошку и морковку, стать кнопкой или пуговкой.

Нос может быть орлиным, ястребиным или воробьиным.

Он может оказаться царским, величественным и великолепным, аристократическим, благородным, породистым или плебейским; ему свойственно принимать различные окраски – от нежно-розового и красного до сизого и фиолетового, принадлежать разным национальностям и даже городам. Поэтому он может называться еврейским, греческим, кавказским и римским, а также относиться к разным профессиям – клоунским и боксёрским.

И это лишь малая толика отобранных мною эпитетов, касающихся человеческой носопырки.

Меня интересовали многообразные метаморфозы носа, превращающие его из чудовищного, безобразного в потешный, скомороший, из уныло повисшего – в горделиво задранный.

А благодаря годами тянувшейся серии моих работ, обозначенных “Карнавалами Петербурга”, к эпитетам носа прибавился новый, называемый шемякинским. “Иду по Пятой авеню в Нью-Йорке и издалека вижу в витрине галереи пару картин, на которых сразу узнала шемякинские носы!” – радостно сообщает мне одна американская коллекционерша моих работ. Женщины, по моим наблюдениям, к изображениям гротескных носов более чувствительны и восприимчивы, чем мужчины. “А нос является для вас фаллическим символом?” – спрашивают меня с лукавой улыбкой смазливые журналистки.

Нет, нос для меня являлся не фаллическим символом – он был одним из главных действующих персонажей человеческого лица. Он мог заставить его носящего радоваться и гордиться, печалиться и стыдиться. Поэтому в моих спектаклях и балетах носам, их форме и цвету, уделялось много труда и времени.

Конечно, первое “шествие” моих носов воплощалось в рисунках и картинах петербургских карнавалов. Это были вольные импровизации на темы “всепьянейших соборов”, созданных удивительнейшим из государей российских – Петром Великим и им же создаваемых “шутейных и карнавальных действий”.

Свои шутейные карнавалы я населял не известными по описаниям петровских современников смехотворными персонажами и их костюмами – это был путь мирискусников, возглавляемых талантливейшим Константином Сомовым. Но этот путь был не для меня: будучи врождённым бунтарём, я искал новых, неизведанных путей-дорог в искусстве.

Свои карнавалы я заселял причудливыми персонажами с длинными носами, с деформированными фигурами в придуманных мною костюмах, танцующими, прыгающими, летающими и смехотворно кривляющимися. И у каждого персонажа был обязательно свой наихарактернейший нос: короткий, длиннющий, крючкообразный, вороний или поросячий. Фоном, на котором они резвились, чаще всего была Петропавловская крепость, где долгие годы спустя будет восседать бронзовая фигура основателя Петербурга и создателя шутейных праздников.

Воплощая свои карнавальные причуды на бумаге, и картоне, и холсте, я начал мечтать о том, чтобы они ожили в трёхмерном пространстве, пространстве сцены. И, видимо, Аполлон решил дать мне впервые испробовать себя на сценической площадке – и она оказалась сценой театра оперы и балета Ленинградской консерватории. И привёл меня туда главный режиссёр-постановщик Виталий Фиалковский, буквально ошарашивший меня фантастическим предложением, позволявшим воплотить моих персонажей в трёхмерном пространстве!

Вылетать, так с треском

“Меня решили в этом году вытурить из этого театра, и напоследок я решил преподнести держимордовскому начальству консерватории сюрприз. И этим сюрпризом будет наша с тобой постановка оперы ими нелюбимого Дмитрия Шостаковича. Поэтому, зная твои работы, твоих носатых персонажей, и то, что тебя недолюбливают официальные художники, решил пригласить тебя для создания совершенно нового, бурлескного, ошеломляющего музыкального спектакля. Тебе предоставляется полная свобода. Повторяю, он должен быть необычным, этот гоголевско-шостаковический «Нос»! Вылетать будем с большим треском. Не боишься? Тогда приступай немедля! Денег ты не получишь, а по шее, возможно, и заработаешь, но на недорогие, необходимые для спектакля материалы я наскребу или выклянчу у начальства. Полностью постановку оперы нам не осилить: бюджет – две копейки, и петь без денег будет, естественно, небольшая группа певцов-студентов – молодых, но чертовски талантливых!” И, закончив свою речь, Фиалковский показывает и объясняет мне устройство сцены, освещения и кулис.

Ну что же, мне дали свободу, а что с ней буду делать, я знаю! И я принялся за работу.

Певцов будет мало, значит, надо создать впечатление, что их вовсе даже и не мало. Поэтому поющие студенты должны создать иллюзию, что сцена ими заполнена. И я выстраиваю на большой сцене небольшую комнатку с искривлёнными стенами, окнами, дверьми и потолком, которая и становится театральным пространством нашей не совсем обычной постановки.

Итак, уже не существует большой сцены консерватории, а есть небольшой раёк, где должны двигаться не люди, а необычные гротескные куклы. И по моим эскизам из папье-маше создаются большущие головы, сидящие на довольно длинных шеях, которые должны крепиться на плечах певцов. В каждой шее прорезано большое отверстие, через которое поёт певец, а чтобы его лицо не было видно публике, отверстие покрывает прозрачная чёрная марля.

Но и фигуры должны соответствовать гротескным головам, и я рисую эскизы костюмов, делающих фигуры причудливыми и выразительными. Купленные Фиалковским мешки с ватой помогают создавать большие свисающие животы, сутулые плечи, горбатые спины.

Особое внимание в работе над оперой я уделил главным героям: коллежскому асессору Ковалёву, именующему себя майором, и сбежавшему от него Носу – и сцене, где “майор” Ковалёв заявляет в полицейском участке о пропаже своего носа.

Уже тогда, работая над первым спектаклем, я понял, что прежде всего постановщик должен думать о зрительном восприятии происходящего на сцене из театрального зала и о чёткой “читаемости” и “нечитаемости” актёрских лиц и фигур. И поэтому я делаю голову “майора” Ковалёва совершенно круглой, чтобы его “безносость” легко читалась, а маски полицейских чиновников награждаю такими носами, что акт об исчезновении носа Ковалёва они записывают на бумаге кончиками своих предлиннющих носов, предварительно обмакнув их в чернильницу.

Молчаливого героя гоголевской повести, сбежавшего ночью от своего законного хозяина и им повсюду разыскиваемого, я представил в виде облачённой в чиновничью шинель мужской фигуры, голову которой заменяет полуметровый нос с нахлобученной на него генеральской треуголкой, украшенной плюмажами. В довершение этого образа я посадил на кончик носа большой прыщ багрового цвета.

Слух о готовящейся необычной постановке оперы Шостаковича мгновенно распространился на всю консерваторию, и желание поглазеть на причудливые маски, костюмы и декорации привлекло к нашей работе студентов и педагогов. И благодаря человеческому любопытству я нашёл друзей из талантливейшей среды композиторов, таких как Шнитке, Тищенко, Слонимский и Банщиков.

Время от времени на сцене появлялись маститые профессора консерватории и, посмотрев на мою работу, неодобрительно хмыкнув, исчезали. И пока я вожусь за кулисами с “Носом”, одному из горячих поклонников моего творчества, аспиранту консерватории Сигитову удаётся в фойе театра организовать небольшую выставку моих работ, и особый интерес у посетителей вызвали мои иллюстрации к роману Достоевского