Призрачные дороги - Галина Ли

* * *

Кривобокую избушку я увидел сразу, стоило подойти к краю поляны. Отшельник тщательно ее обкосил: так, чтобы даже у мелкой нежити не осталось шанса спрятаться в густой траве от солнца. А чтобы добро не пропадало даром, сметал небольшой стог сена, с которого, как стражник в дозоре, меня разглядывала безрогая риволийская коза. Кажется, приятель решил побаловать себя молоком. Убийство живого существа ради мяса его не прельщало. Я привычно настрелял по дороге кроликов, которых так много расплодилось в этом году. Ведь от дичи, добытой чужими руками, Унн не отказывался никогда, объясняя, что исправить и очистить от скверны убийства весь мир он все равно не в состоянии. Философ доморощенный, Мо шизане.

Хозяин избушки обнаружился в огороде, где он возился с ульем.

Не желая дразнить чужим запахом кусачих насекомых, я остановился поодаль.

— Это ты к чему пчел завел? Фонарникам на прокорм? — поинтересовался я вместо приветствия и лишь потом поздоровался: — Доброго дня тебе, Унн. Приютишь странника?

Отшельник не спеша повернулся.

— Пришел, значит.

Голубые круглые глазки смерили меня цепким взглядом и остановились на тушках кроликов.

— И вкуса к охоте не растерял. Ну что же… устраивайся. Я подойду, когда закончу с делами.

Отшельник снова повернулся спиной. Я, закинув в дом заплечный мешок, закатал рукава и принялся свежевать добычу. Вскоре ко мне присоединился Унн. Пока я возился с обедом, он занимался обработкой шкурок. Не могу сказать, что мех летнего кролика — ценная добыча, но все-таки лучше, чем ничего; в хозяйстве пригодится. Занимались каждый своим делом, не открывая ртов. Да я и не говорить пришел. Мне нужно было другое. Посмотреть и понять, как Унн живет. По-новому посмотреть. Зная то, что знаю.

Ужинали мы тоже в абсолютном молчании. Унн активно двигал челюстями, я налегал на вино, которое прихватил из Азалы. Хотелось напиться по-черному. Мне это давно требовалось, просто позволить себе не мог. И так репутация хуже, чем у последнего демона.

А еще я пришел к Унну, чтобы сделать окончательный выбор. На самом деле… я его уже сделал. Оставалось только подтвердить свою правоту.

— Покажешь? — впервые за вечер разорвал молчание Унн, вытаскивая меня из невеселых раздумий. Я проследил за его взглядом и обнаружил, что сжимаю в руке прозрачный кабошон, дотрагиваться до которого стало привычкой. Теплота божественного дара успокаивала, утешала и исцеляла душу, а еще — грела надеждой на счастье. На маленькое личное счастье: без подвигов, сражений, злодеев и героев, которое начинаешь ценить, только нахлебавшись дерьма.

Я неохотно вытащил из-за пазухи артефакт. Камушек закачался на тонкой цепочке, и на тщательно выскобленной поверхности стола заиграли легкие радужные блики.

Отшельник, бросив на украшение мимолетный взгляд, невыразительно поинтересовался:

— Ты за советом пришел?

— Нет. Хочу спросить, как ты все это пережил. Как простил себя.

Отшельник усмехнулся:

— А кто сказал, что простил? Сам знаешь, память не позволит.

Я кивнул. Абсолютная память — тяжкое наказание. Как и вечная жизнь.

— Почему не вернулся? Грехи не позволяют? Или… не мог умереть, пока она жива?

— Ты всегда был жестким, Привратник. Умел бить по больному. Рад, что ты это умение не растерял, — смерил меня тяжелым взглядом бывший небесный воин. Первый, кого не устроил существующий мир и его обитатели. Только в отличие от меня Унн, жалея, мечтал сделать их лучше. Пусть даже через кровь и боль. Вот только самый милосердный из сонма ангелов забыл или захотел забыть, что сделать добро насильно нельзя. Насильно можно только искалечить.

— Недостаточно жестким, чтобы разнести в пух и прах этот мир, — проворчал я в ответ на обвинение и добавил: — Айелет мертва, Унн. Я убил ее своими руками.

— Знаю, — вылез из-за стола отшельник, чтобы вернуться в обнимку с большой бутылью. Глядя на нее, я понял — приятель удостоил меня чести утешиться самым крепким пойлом из существующих. Помнится, в бытность человеком мне хватало кружки, чтобы отключиться.

— Теперь вернешься?

— Куда мне… калеке. Сам сказал — грехи не позволят. Тяжеловаты они для небес. Я уж как-нибудь тут. Привык за тысячу лет. Да и не по силам мне непреходящее блаженство. Сердце сожжет.

Я кивнул: именно так! Каждому по делам и за грехи его. Воздастся. Уже воздается. Мне тоже предстоит тысяча лет одиночества, разбавленного редкими встречами, затемненного смертью немногочисленных друзей. Но это потом… а сейчас…

Я выбрался из-за стола, ощущая себя до отвращения трезвым. Слишком трезвым для того, что собирался сделать. Выходить из дома было необязательно, но мне захотелось сделать это под открытым небом. Унн за мной не пошел, понял, что будет лишним.

Пустошь погрузилась в чернильный мрак, лишь редкие фонарники мелькали под пологом леса. Я оборвал цепочку, прижал к губам драгоценный дар, запоминая тепло и прощаясь, на мгновение крепко сжал кабошон, а затем раскрыл ладонь и прошептал:

— Я тебя отпускаю.

Наверно, я дурак. Кретин безмозглый. Урод. Амулет позволил бы перемещать душу любимой в другие тела. Вот только… Там, за стеной, сидел тот, кто это однажды сделал. И ему было намного горше, чем мне, потому что это его усилиями любимая женщина стала монстром. Его желанием не отпускать, заставить выжить любой ценой. Тогда бывшему ангелу казалось, что это допустимо. Мне же… Правило "жизнь за жизнь" годится лишь для врагов и любимых. Замена меняет душу, корежит ее. Я готов был в любой момент отдать свою жизнь за жизнь Эрхены, но рисковать превращением ее в подобие безумной Айелет только из-за собственной тоски… слишком дорогая цена за короткое счастье!

Ладонь обожгло резкой болью: я надрезал кожу. Выступившая кровь смочила камень, зашипела мелкими пузырями. Артефакт покрылся трещинами и разлетелся, оставив после себя маленький, размером не больше грецкого ореха, светящийся шар. Он медленно скользнул к моей щеке, как погладил, и… исчез.

Вот и все.

В доме меня ждали полная кружка и молчаливый, мрачный хозяин. За то время, что мы просидели за столом, ни Унн, ни я не проронили ни слова. Не о чем нам было говорить. Когда же вино подступило к горлу, я кое-как добрался до лежанки, рухнул на нее и отрубился. Очнулся только утром. От того, что меня гладили по щеке. И первое, что увидел, было бледное лицо. Лицо, которое создатель забыл раскрасить, прорисовав лишь красивые карие глаза.

"Сон во сне" — мелькнуло в голове. Я потянулся, дотронулся до щеки столь дорогого мне видения, ощутил гладкую и нежную кожу.

— Кегемара, — выдохнул глубокий бархатный голос, заставив меня вскинуться и окончательно проснуться.

Сукин ты сын, Верховный… Ну какой же ты все-таки сукин сын!

Конец