Романески - Ален Роб-Грийе

и устаревшие, как и многие другие, сильно превосходили мои скромные возможности, то есть просто были мне не по карману.

Не колеблясь ни секунды, Жером заявил мне, что это не имеет никакого значения, что он выплатит мне в качестве аванса недостающую сумму денег (то есть большую часть), а потом удержит эту сумму из моих будущих гонораров, и сей жест явно представлял собой настоящее свидетельство как его дружеского ко мне расположения, так и его уважительного отношения ко мне, но тогда он мог показаться весьма рискованным шагом… И вот внезапно мы с Катрин стали владельцами замка, благодаря невиданной милости Божьей… Тогда еще не существовало автострады, связывающей Париж с Нормандией, и уже нужно было возвращаться, а головы наши были заполнены мечтами, как и глаза застилала пелена прекрасных грез. В тот вечер, сидя в машине Жерома, катившей по направлению к Парижу, я, как мне помнится, рассказал ему (возможно, то был своеобразный знак признательности?) о том, что девочка, выведенная мной в «Соглядатае», действительно существовала, как, впрочем, и все персонажи и предметы, которые можно найти в моих книгах, что звали ее не Виолеттой и не Жаклин, а Анжеликой; я пообещал ему также когда-нибудь рассказать ее подлинную историю. Но сделаю ли я это?

Ее родители, чьи богатые предки занимали в стародавние времена очень высокое положение, можно даже сказать, первенствовали в старом гетто Венеции, носили фамилию Арно, которая звучала почти как фамилия коренных уроженцев Бретани: позднее я знавал в Морбиане неких Эвено и Армено. Они проводили летом отпуск в красивом здании благородных пропорций в стиле ренессанс, выстроенном в XIX веке, окруженном большим запущенным парком, благоприятно действовавшим на детское воображение. Дом этот располагался очень близко от берега моря (но в глубине закрытой и защищенной от ветров бухточки, как это часто бывает в Аеонэ), примерно в трех километрах от нашего Черного дома, что находится на некотором удалении от побережья. На велосипеде туда можно добраться довольно быстро, путь-то не дальний. Анжелике — двенадцать лет, а мне — тринадцать, ростом она меньше меня, но, без сомнения, в определенном смысле она уже гораздо более развитая и зрелая, чем я, как говорится, молодая, да ранняя, и она забавляется, находя удовольствие в том, что возбуждает мои инстинкты и чувства во время небольших стычек, когда мы делаем вид, что деремся, и, крепко обнявшись, катаемся по земле. На самом деле я очень боюсь причинить ей малейшую боль, и меня ужасно удивляет и приводит в смятение то, как она странно трется о мое тело своим телом, когда мне удается как следует зажать ее и заставить лежать неподвижно в траве, то есть когда я оказываюсь распластанным на ней и крепко-крепко держу ее за руки, за запястья.

И вот однажды я поймал ее после того, как довольно долго за ней гонялся, и стиснул ее в объятиях на копне душистого сена, куда она очень кстати то ли упала, то ли позволила себя повалить. Внезапно как-то обмякнув и став якобы покорной, она тихонько шепчет, глядя мне в глаза своими голубыми, невероятно огромными глазами: «Укуси меня прямо в рот, в губы, чтобы наказать». Сердце мое бьется все быстрее, и я колеблюсь, не решаясь ее до конца понять. Наказать ее за что? Тогда она приоткрывает губы, пухлые, мягкие и нежные (уже это я знаю, я к ним уже прикасался тайком, словно по неосторожности). Наконец, решившись на отчаянно-дерзкий поступок, которого от меня ждут, я ослабляю хватку. Но она, ластясь ко мне, нежным, воркующим голоском протестует: «Нет, нет! Держи меня крепко-крепко, а то я вырвусь и убегу…» Я испытываю странное чувство, словно на меня снизошло некое откровение, пока еще для меня непонятное, но тревожащее, возбуждающее: я понял, что существует такая вещь, как желание пробудить желание другого человека. Я раздвигаю ее ноги коленями и наваливаюсь на нее, прижимаясь к ее бедрам и животу так, как будто хочу расколоть, разбить ее на две части, эту раковинку, застигнутую мной врасплох. Она податлива и покорна, она мне подчиняется, правда, делая вид, что пытается оказать сопротивление, но столь слабо, что обмануться невозможно: она это делает только для того, чтобы пробудить в моем теле лихорадочное желание обладания, горячку одержимости этим желанием. Однако я осмеливаюсь едва-едва лизнуть ее в губы, а потом чуть-чуть прикусить эти подставленные розовые лепестки. Внезапно сильным толчком она грубо и резко отталкивает меня и вскакивает на ноги прыжком козленка, а потом еще долго на меня дуется, молчаливая и какая-то очень далекая. Говорят, девчонки не знают, чего они хотят.

Я думаю о том, что она, наверное, предается таким же забавам и в компании более зрелых по возрасту мальчишек. Но со мной она, должно быть, чувствует себя в большей безопасности, ибо со мной она ощущает себя хозяйкой положения, у нее, как говорится, все козыри на руках. Мой слишком юный возраст, робкий и смущенный вид, мой ломающийся голос, которым я и пользоваться-то стараюсь как можно меньше, потому что опасаюсь «пустить петуха», а также и то, что я, несомненно, еще неопытен с женщинами, то есть, короче говоря, еще девственник, — все успокаивает ее и позволяет ей заходить в опасном подстрекательстве гораздо дальше, чем со взрослыми парнями. Она возмещает недостаток серьезности в наших отношениях, то есть отсутствие всякого реального риска в моих объятиях для самой себя, тем, что бесстыдно и дерзко провоцирует меня на грубость, прямо-таки призывает меня к применению силы и к непристойным деяниям. В каком-то смысле она смеется надо мной, даже издевается, но только в некотором смысле, потому что я довольно быстро постигаю науку пользоваться ею, получать от нее удовольствие, разумеется, тайком, когда она позволяет нашим объятиям немного подзатянуться.

Дети, живущие за городом, даже если и не на ферме, в очень раннем возрасте уже видят разгоряченную течкой суку, которую преследуют кобели и принуждают попеременно к длительным и болезненным спариваниям; они видят, как молоденькую телку ведут к быку, который вдвое тяжелее и массивнее ее, они наблюдают, как он ей лижет влажную, истекающую слизью вульву перед тем, как нанести ей «кинжальный удар», наблюдают они и за тем, как взрослые иногда вынуждены помогать жеребцу ввести свой «мужской жезл» в половой орган кобылицы, если он у него слишком велик и неповоротлив. Что же касается Анжелики, то она доверительно рассказывает мне с каким-то священным и в то же время сладострастным ужасом всякие истории про жестокие изнасилования, если верить