Батый. Полет на спине дракона - Олег Широкий

С дотошностью ненависти собирая в клубок обрывки фраз, Олег вдруг догадался — почему его не допустили к Бату-хану тогда, под Пронском.

Да, увы... именно потому, что переговоры с джихангиром о Рязани могли закончиться успешно, Гуюку же нужна добыча, а на землях, которые после завоевания должны отойти к его сопернику, следует оставить пепелища.

Боже правый, только подумать — если бы Олег вовремя попал к Бату, а не сюда... его жизнь наверняка не была бы растоптана вихрем.

Невозможно всё это исправлять, но не поздно мстить. Поняв это, Олег неожиданно обрёл утраченный смысл жизни. Его согбенная спина распрямилась, движения стали не рваными, а вкрадчивыми и резкими.

На него не обращали никакого внимания, и это продолжалось Долго, очень долго. Отметелила яростная зима, когда полыхали Суздаль, Коломна и давний мучитель Рязани стольный Владимир-град, отзвенело мечами стремительное лето, пылал Чернигов, корчился от застарелой боли (в который раз) вздорный старик Киев. А Олег всё ждал, ждал и слушал, ждал и жаждал действия.

Потом произошло странное: Гуюк со свитой был отослан джихангиром «за непочтительные разговоры и прямое неповиновение» домой, в Монголию. Вместе с ним в далёкий путь отправились и его «тайные пленники».

Олег трясся в кибитке и напряжённо думал: ясно, что эта размолвка грянула по взаимному согласию соперников. Захотел бы Гуюк — никуда бы не уехал. Даром что, напившись на пиру, обзывал Бату «старой бабой» и вообще вёл себя нагло и вызывающе — откровенно напрашивался.

В тавлейной игре[115]бывает, когда обмениваются фигурами — так, похоже, произошло и здесь. Бату облегчённо вздохнул, лишившись такого несносного «подчинённого», как Гуюк, а тот, получил возможность побывать дома для того, чтобы отдохнуть, перевести дух после похода. Но не только же для этого он бросил свои войска?

Бату между тем вторгся в Червонную Русь, потом — в «Угры и Ляхи». Тумены грызли европейские замки и зачем-то рвались к морю венецийцев.

А мимо Олега проносились сочные травы весенних степей, белые сны пустынь, причудливые незнакомые леса.

В дороге только и разговоров — про волшебный город Каракорум с его фонтанами и лаковыми дворцами, про юрты на колёсах, что вздымают свои жерди-уни выше Божьих церквей. Ставка Великого Хана «размажет вас, урусутов, как муравья по бесконечному дастархану своего величия». Так его шутливо пугала стража. Он ждал с трепетом: как наложница своего господина. Что бы ни было — но скорей бы, скорей.

Однако случилось негаданное: татарский змей сбросил старую кожу... вместе с одной из центральных огне дышащих голов. И очковая кобра беспомощна в такие времена, а уж держава...

Сгоняя улыбки с самоуверенных лиц рабов и нойонов, летела чёрная весть: умер Великий Хан Угэдэй! Умер... Солнце закатилось! Горе нам. Как внезапный смерч кружился сухой степной ужас. Трепетали красавицы, предвкушая удавку тризны на лебединой шее, дрожали «дальние стрелы»-гонцы — кому-то из них разносить «чёрную весть» по куреням и аилам... и многим отправляться вослед почившему в «Шатры Великой Этуген».

Так и не довелось доехать Олегу до таинственного города, более того — в общей неразберихе удалось бежать. Ему повезло: незыблемая охрана (почти сплошь состоявшая из несториан) перессорилась чуть ли не до резни. Одни стеной стояли за Гуюка, растерявшегося от гибели отца. Другие разузнали через сплетников (из «гонцов скорби») о том, что вдова Тулуя, обаятельная ханша Суркактени, собирает вокруг себя сторонников, а Гуюка чуть ли не анафеме предаёт.

Тут было о чём подумать, было о чём саблями позвенеть, до пленников ли?

Бежали они вдвоём с хватким парнем по имени Гневаш — тот и лошадей в суматохе раздобыл. Гневаш был ещё на Руси приставлен к нему как челядинец и доносчик...

Они спешили в родные края, держась перелесков и колков, где гремели, убегая, редкие стада зубров, уцелевшие от татарских загонов. Раньше, в полоне, Гневаш всё молчал, послушивал да посматривал, теперь — разговорился.

По его рассказам выходило, что из жалкого полоняника, которого гнали монголы в хашаре под стены Рязани, дослужился он до Эльджидаева соглядатая.

Родом Гневаш был из глухого мерянского огнища. Под Пронском угодил в полон и там не растерялся. Долго ли — коротко, но вырос до десятника в той сотне из русских охотников (сплошь бывших пленных), куда попасть не так-то просто. Из знаменитой сотни этой — простор выслуживаться наверх, к монгольским чинам.

— Как же ты такой ловкий?

Гневаш вспомнил страшные подробности ставшего уже далёким взятия Рязани. Расскажешь ли про такое? Нет, слово «ловкий» под такое не годилось.

Хашар бывает разный. Ищущий в нём тёпленькое местечко может не стараться. Но ведь и у ада бывают разные круги. Можно попасть на обслуживание пороков и баллист. Неприятно, но терпимо. Можно — в ту невооружённую группу, которая забрасывает ров вязанками хвороста и собственными телами. Вот и лазейка: можно упасть заранее и под шумок сбежать... Правда, защитники могут всё это месиво поджечь.

Гневашу доля не улыбнулась. Когда стали раздавать плохо заточенные колья — жалкое подобие копий, — их десяток уже не сомневался, что предстоит самое страшное.

Посылать на штурм совсем безоружными — дело бесполезное: осаждённые будут резать и рубить передовые отряды, как серп траву. Но и вооружать раньше времени опасно. Отчаявшиеся люди нет-нет да и сподобятся повернуть колья совсем в другую сторону. Такие попытки всегда случаются. Поэтому вооружают в самый последний момент перед штурмом.

Как от бунта спасаться? У монголов здесь опыт большой, ещё с джурдженьской войны. Хашар разбит на десятки, которые идут не сплочённой толпой. Так и отстреливать людей труднее. Если бежишь в сторону стреляющих стен, строй — это только помеха. А главное, паника (или заговор) отдельного десятка — это не всеобщая паника. Да и лучники отрядов заграждения не дремлют. У них самая весёлая и безопасная доля. Кроме того, с каждым десятком идёт ранее провинившийся во оружейный воин из своих. Его задача — предотвращать слепой бунт обречённых. За поведение вверенного десятка он отвечает головой... если, конечно, таковая в бою уцелеет. Впрочем, следить за хашаром — это и так при говор, только отсроченный.

Пленные из десятка не верили в своё несчастье до последнего мига: маленький монгол, напоминавший в своём пластинчатом доспехе назойливого жука, проявлял завидное терпение... Похоже, поганые не спешили...

Он нерешительно хватал за рукав кожуха их громадного седовласого старшого. Тот всячески старался «не понять». Он вёл себя так, будто была возможность уговорить этого «нехристя» дать им другую судьбу.

— Ваше... ваше... Брать, — бормотал татарин.