Распеленать память - Ирина Николаевна Зорина

Ю. Ф. Карякин на Первом съезде народных депутатов. Москва. 1989

Но многие надежды оказались иллюзиями. Демократы сами были во многом виноваты: «далеки были они от народа». И это показали декабрьские 1993 года выборы в новую Государственную думу, на которых они получили меньшинство, зато побеждали коммунисты и сторонники Жириновского, чья безответственная демагогия и политическая клоунада пришлась по душе быстро увеличивавшимся в российском обществе маргинальным слоям, неудавшимся предпринимателям, рабочим, оставшимся без работы и зарплаты, и даже части обедневшей интеллигенции, стремительно опускавшейся на дно. Оглушительный успех Жириновского показал, насколько легко можно мобилизовать в кризисный момент разрушительные дьявольские силы в народе.

В декабре 1993 года, в ночь после парламентских выборов, на которых сторонники Жириновского и Зюганова набрали непомерное для разумного общества число голосов, Карякин с болью и горечью бросает в открытый эфир: «Россия – ты одурела!» Это понимали многие, но сказал он один. Это был страшный диагноз. С того карякинского слова прямой эфир на нашем телевидении вырубили. Навсегда.

В первой половине девяностых годов Карякин принимал участие в работе Президентского совета. Не боялся спорить с Ельциным. В конце декабря 1994 года, после ввода войск в Чечню, решение о котором было принято келейно, даже без уведомления несиловых министров и тем более членов Президентского совета, Карякин обратился к президенту с открытым письмом (оно было опубликовано сначала в журнале в Саранске, потом в журнале «Октябрь»). Там есть такие слова: «Есть и не могут не быть планы Вашего политического убийства (уверен, что у идиотов – и физического), но Вы в обман своих политических убийц, по-моему, все более решительно склоняетесь к плану – САМОУБИЙСТВА. Речь не только и не столько о Вашем САМОУБИЙСТВЕ, к которому Вас подталкивают, – речь о самоубийстве и демократии, и России – вот к чему Вас подталкивают. Вы изменили самому себе, Вы не похожи на самого себя. Осмеливаюсь уверить Вас, что народ российский кормят ложью, а Вас, мягко говоря, дезинформацией. Убедился (и на Вашем, к сожалению, примере), что порвать железную паутину насилия, оказывается, легче, чем тонкую, липкую паутину лжи. Не могу понять, завидую, как Вы все это выдерживаете, – собой распоряжайтесь, как Вам угодно, черт Вас возьми, а страной, народом – не имеете права»[87].

Из Президентского совета Карякин вышел. Вхождение в политику для него закончилось, но полного возвращения в литературу не получилось. Его продолжали волновать социально-политические и философские проблемы. Он видел, что в стране, прежде всего в людях, не произошло настоящего разрыва с коммунизмом. Это было для него объяснимо: если те, кто занимаются поисками истины, приходят к ней далеко не сразу, то что можно ожидать от людей, не имеющих ни времени, ни желания «просвещаться»?

Юрий Карякин приехал к А. И. Солженицыну. Вермонт (США).1992

Его мучил вопрос: почему два самых совестливых, честных, мужественных голоса России – Александра Солженицына и Андрея Сахарова еле-еле слышны? Он говорил об этом в печати, по телевидению. «Понять сущность, т. е. предназначение каждой нации, невозможно без обращения к ее гениям, прежде всего – духовно-нравственным. Они – воплощение идеала, они – реализованный идеал, насколько вообще возможно его земное воплощение, его земная реализация. <…> История нам подарила знамение в лице этих двух людей. В них нашло наиболее точное, полное, благородное воплощение того, что названо „западничеством“ и „славянофильством“. <…> Один – ученый декартовской традиции, второй – художник. Два полушария мозга. Один (Солженицын) – верующий, второй (Сахаров) – деист, отдающий дань „Неизвестному“ (физик не может не знать, что всегда есть „Неизвестное“). Какой „выгодный“, какой счастливый, лучше сказать, и многообещающий контрапункт. <…> Оба наших гения являют собой высшую степень самосознания (как одна из граней определения) человека, его дара, его призвания, его судьбы»[88]. Сахаров и Солженицын, – считает Карякин, – воплотили в себе любимую мысль Достоевского: «У русских две родины – и Россия, и Европа». Россия может взрасти, возродиться только из двух корней, может взлететь только на двух крыльях.

Карякин производит окончательный расчет с коммунизмом и пишет книгу «Перемена убеждений» – живую и страстную исповедь. Ориентиром, своего рода компасом для него опять стал Достоевский: «Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?»

Цель новой книги определил так: «…не разоблачать, а рассказать о самопереубеждении. Другого пути нет, как честно рассказать о самом себе. Эта книга – не столько рассказ свидетеля эпохи, сколько книга-исповедь. Не проповедь, а исповедь. Рассказ прежде всего о себе, о своей глупости, о своей интеллектуальной нечестности и об одолении этого»[89].

Такое признание, согласимся, дорогого стоит. Мало кто на такое способен. Большинство советских политиков и ученых, тем паче деятелей культуры в СССР давно не верили ни в марксизм, ни в коммунизм, но делали вид, что верят, потому что так было принято. Это была необходимая маска для тех, кто делал карьеру. А Карякин искренне хотел понять, нужен ли марксизм философу, публицисту, писателю. В этой книге завершилось долгое и мучительное расставание Карякина с марксизмом, полное освобождение его от ГЛАВНОГО СОБЛАЗНА юности.

А вот окончательный разрыв с ленинизмом стоил Карякину даже временного охлаждения отношений с некоторыми близкими друзьями. В апреле 2004 года он опубликовал в «Новой газете» статью «Бес смертный. Главный заказчик и его мысли о кастетах, кипятке и кислоте, а также о Боге, Гегеле, Достоевском, а еще об уме, чести и совести партии». Статья вызвала много споров, а когда была перепечатана в «Вестнике Российского философского общества» (№ 3, 2004), на страницах журнала началась серьезная дискуссия, далеко вышедшая за рамки личности В. И. Ленина и его роли в отечественной истории.

Своеобразным творческим итогом последних лет жизни Карякина стала книга «Переделкинский дневник», которую я делала уже без него по нашим рабочим записям.

* * *

Признаюсь, меня всегда поражала разносторонность интересов Карякина и его талант дружить с самыми интересными людьми нашего времени. Впрочем, он сам притягивал таких людей своим талантом мыслить, не бояться додумывать мысль до конца, своей способностью радоваться другому таланту, своим доброжелательством и одновременно требовательностью. Никаких поблажек тому, кто оправдывает предательство извинениями типа: «Ну, вы же понимаете… обстоятельства были таковы…» Нет, предательство должно называться предательством, а подлец должен знать, что он подлец. Эта его категоричность порой приводила к прямым столкновениям.

Оглядываясь назад, невольно задаюсь вопросом: так кем