Легкие шаги безумия - Полина Дашкова

* * *

Бойцы спецназа один за другим перемахнули через двухметровыйкаменный забор. Четыре собачьих будки оказались пустыми, длинные тяжелые цепи срасстегнутыми ошейниками тонули в рыхлом снегу.

В доме стояла мертвая тишина. Бойцы рассыпались по боевымпозициям. Военный вертолет завис прямо над крышей. Двое спустились на крышу поверевочной лестнице и проникли на чердак через слуховое окно.

Вскоре стало ясно: двухэтажный каменный дом пуст. В нем нетни души. Тщательный обыск не дал ничего. Дом как дом – мебель, посуда, все, чтонадо для жизни и здорового отдыха на лоне живописной тайги. Ни оружия, нинаркотиков, никаких бумаг, документов, никаких скелетов в удобных стенныхшкафах.

Впрочем, в одном из шкафов полковник Кротов обнаружилтемно-коричневую кожаную куртку своей жены. Куртка аккуратно висела на плечикахсреди чужой верхней одежды, из рукава торчал клетчатый шерстяной шарф.

В карманах полковник нашел чистый носовой платок, тридцатьтысяч мелкими купюрами, карточку-пропуск в гостиницу «Тобольск».

А внизу, в том же шкафу, среди чужих ботинок и кроссовок,валялась Ленина сумка. Там были все ее документы – паспорт, международнаяпресс-карта, початая пачка сигарет, двести долларов в отдельном кармашке,косметичка, щетка

Для волос.

Шарф еще хранил запах Лениных духов. Никто не видел, какпобледневший полковник уткнулся в него лицом.

* * *

Лена сначала услышала ритмичный, медленный грохот, потомпочувствовала свет сквозь плотно сжатые веки, потом странный запах, не то чтобынеприятный, но какой-то совсем чужой. Еще не открывая глаз, она поняла: где-тосовсем близко грохочет поезд, тяжелый, длинный состав. Вероятно, товарняк. Апахнет гарью, углем, тем особым воздухом железной дороги, который нельзя ни счем перепутать.

Было немного холодно. Она обнаружила, что лежит на кучекакого-то черно-желтого тряпья, одетая в чужую дубленку, а сверху укрыта дранымзакаленным ватником. Осторожно поднявшись, она чуть не упала, но все-такиудержалась на ногах и огляделась по сторонам.

Вокруг были деревянные стены, с клочьями ободранных обоев.На полу валялись какие-то железки, обрывки газет, поломанная табуретка,несколько пустых консервных банок и бутылок из-под водки. В углу –полуразвалившаяся печка. Сквозь разбитое окно лился мягкий утренний свет.Поскрипывала и хлопала от легкого ветра дверь.

Грохот поезда затих вдалеке.

– Вася! – испуганно позвала она.

Но никто не откликнулся. Она вышла на улицу. Прямо перед нейлежало полотно железной дороги, одноколейки. По обе стороны была глухая тайга.Ни души кругом, только маленький, заброшенный домик обходчика.

Лена зачерпнула горсть чистого снега и протерла лицо. Отголода больно сжимался желудок. Сунув руки в карманы, она обнаружила таммаленький комок фольги. Вытащила, развернула. Из четырех долек шоколада Васяотломил себе только одну. А три оставил ей.

Она смутно помнила, как киллер тащил ее почти на себе,вспомнила даже, как один раз он сказал:

– Потерпи еще немножко, очень тебя прошу. Хорошо, что тыхудая, легкая.

Она не знала, сколько они шли до этого заброшенного домика,не помнила, как он уложил ее на тряпье, укрыл ватником…

Шоколад медленно таял во рту. Лена заедала его чистымснегом. Она не спешила. Киллер научил ее есть медленно. |"Холодноекакао". Шоколад с таежным снегом. Стало легче, боль в желудке успокоилась.

Лена вынесла ватник, постелила его у самых рельсов, села. Пожелезной дороге обязательно пройдет поезд. Один уже прошел. Будет следующий.Она услышит издалека стук колес, выйдет на шпалы. Машинист заметит ее иостановит состав. Сквозь тонкие облака проглядывал зыбкий диск холодногосолнца. Стояла оглушительная таежная тишина. Было слышно, как поскрипываютстволы деревьев.

Лена не знала, сколько прошло времени, она сидела, сжавшисьв комок, ей было все холодней. Она боялась вернуться в домик и пропуститьпоезд. Солнце медленно катилось к западу. А поезда все не было. Ни одного. Оназакрыла глаза. Страшно хотелось спать. Краем сознания она понимала, что спатьнельзя, но ничего не могла с собой поделать. «Поезд меня разбудит, – думалаона, – обязательно разбудит».

Но поезда не было.

Вертолет кружил над тайгой без всякой надежды. ПолковникКротов припал лицом к иллюминатору.

«Если бы они ее увезли, – думал он, – там не висела быкуртка. Если бы уже убили, я нашел бы что-то еще, сапоги, например. Она моглаведь и убежать… Да, она могла убежать».

Он чувствовал, что в его рассуждениях мало логики. Это былобольше похоже на самоутешение.

«Предположим, она убежала. Сколько прошло времени? Сутки?Двое? Не больше. Сейчас нет сильного мороза, все-таки март. Она могла пойти назвук буровой или к железной дороге. Но с буровыми есть связь. Оттуда бысообщили…»

– Скоро стемнеет, – заметил летчик, – придется возвращаться.

– Еще немного, – попросил полковник, не отрываясь отиллюминатора.

Сначала Кротов увидел ровную просеку, потом тоненькиеполоски рельсов. Потом одинокий домик, крохотный, словно игрушечный.

По этой одноколейке давно никто не ездит, – сказал Кротовулетчик, – только иногда проходят товарняки с лесом из Товды. Если там иосталась будка обходчика, она заброшена…

– Ниже, пожалуйста, хоть немного! – попросил полковник. Онсам не мог понять, почему вдруг так гулко и быстро забилось сердце.

Вертолет стал снижаться. С небольшой высоты была отчетливавидна маленькая темная фигурка на снегу. Она лежала, свернувшись калачиком, усамых рельсов.

Лена согрелась. Ей не хотелось просыпаться. Но спать мешалсильный шум и резкий, упругий ветер, от которого захлопали полы широкойкороткой дубленки. Она медленно, тяжело открыла глаза. Это стоило огромных сил.Ветер бил в лицо, глаза стали слезиться, она ничего не видела. Еще одногероическое усилие – и она приподнялась на локте. По глубокому снегу к нейбежал Сережа и еще какие-то люди. А рядом быстро крутился огромный пропеллервертолета.

Полковник Кротов поднял на руки свою жену. Она показаласьему легкой, почти невесомой.

Эпилог

– Регина Валентиновна, возможно, я задам бестактный итрудный для вас вопрос. Как вам удалось, пережив такое горе, сразу включиться вработу?

Телеведущий, молодящийся плейбой с бородкой, смотрел наРегину своими светло-серыми, чуть прищуренными глазами. На его лице былонаписано искреннее, теплое соболезнование.