Раненый город - Иван Днестрянский

— Дураки вы были. Лошадей знать надо, а не издеваться над ними, — возмущается Игорек.

— Что значит дураки? Это, может, у тебя в Рыбнице лошадей пруд пруди. А я жил в больших городах. Фарид — тот вообще в горах, привык там архарам всяким рога ломать… В общем, правило простое: не умеешь, не берись. Лучше вообще не подходи. И я его усвоил.

— Значит, на каруце не поедешь?

— Ни за что! К лошадям и сельскому хозяйству меня не приплетайте! До сих пор помню эти жуткие залеты. Буквально на третьи сутки после нашего подвига очередные бедолаги, сержант с прапором, напились в «вечном» наряде[68]и поехали ночью на той же подводе в свинарник стрелять крыс. Сидят у свинарника, ждут, а крыс не видать. Прапор сержанту и говорит, чтобы тот зашел к сараю с тыла и пнул пару раз заднюю перегородку. Не соображают, что тэтэшник эту перегородку прошьет навылет вместе с сержантом. Ну, сержантик шуметь и отправился. Едва начал за будкой греметь, на прапора из сарая что-то огромное как побежит! А тот спьяну уже придремал, забыл про крысиную охоту и про сержанта за перегородкой. Увидавши страшилище, всю обойму в наступающего врага в две секунды разрядил: думал, медведь.

— Вот это да! Не иначе, это было Лохнесское чудовище.

— Почти. В Ладоге, говорят, какие-то странные звери тоже есть. В общем, захрюкало оно, завизжало и сдохло. Была то самая здоровенная, взлелеянная начхозом свинюка на сто семьдесят килограммов живого веса. Начхоз мечтал ее заколоть на свадьбу своей дочурки, милейшей блондинки, известной всему Приозерску и всем экипажам катеров и барж, приходившим в этот могучий порт. Нашелся-таки какой-то дурак, чтобы официальным браком покрыть ее прежние грешки. Но халявы не вышло — скончалась свинья преждевременно, из-за стрельбы угодив в солдатский котел. Дня три кряду батальон ел мясо по норме, а не ошметки, как всегда.

— А с сержантом что?

— Ничего. Оказался прикрыт от огня свиным телом. Как стрельба пошла, он залег в борозду на склоне и там впал в алкогольную кому. Когда его мертвецки пьяного нашли, то жутко обрадовались, что живой, и тут же перепугались, чтобы не сдох от переохлаждения или отравления. Вместо гауптвахты положили в лазарет.

— Это уже не лошадиные, а свинские истории! — обобщает услышанное Серж.

Тут выскакивает из столовой водитель. Отчаливаю от своих и бегу к нему.

— Стой, помнишь, о чем договаривались?

— Ну и что? Мне-то какой резон на головомойку нарываться?!

— Я тебе бинокль дам!

— Врешь! Покажи!

— На!

Даю ему старый бинокль с сорванной резьбой на окуляре. Он смотрит и радостно гикает:

— Поехали!

Заскакиваю в машину. Оптика всегда дорого стоила. Но на черта мне теперь подпорченный бинокль?

После всего неожиданно возникший вариант обмена жилья из Тирасполя, к удивлению, оказался хорошим. Одесса! Можно ли его довести до конца? Конечно же я сразу согласился. А вот музыкальный центр «Вега» я проморгал. Купили его. Не дождался он моей новой зарплаты.

С дисциплиной от недели к неделе становилось все хуже. А сейчас она и вовсе обвалилась. Нас отправляли на совместное наведение порядка на месяц. Но третьего сентября приднестровский контингент никто не сменил. Даже предположить нельзя, когда смена будет. Конечно, потерь в личном составе не случилось, обстановка в городе стала статично спокойной. Но все же нельзя было так поступать с людьми. Нервы у них, особенно поначалу, были сильно издерганы. Походить пару недель со спрятанной под полой гранатой, чтобы в случае чего безболезненно подорваться — для нервной системы вовсе не мед. «Да нас просто слили!..» — прошел по личному составу ропот.

Первая же пропущенная сверх твердо обещанного срока неделя буквально провалила остатки ментовской выдержки. Люди, уставшие от ожидания чрезвычайных происшествий, расслабившись, кинулись в другую крайность. С середины сентября начались частые, безоглядные на собственное физическое и моральное состояние пьянки, а потом и кражи друг у друга личного оружия. Коллективная безопасность рухнула. Расклеились даже многие «старики». Неизвестно, к чему это могло привести, если бы не благоразумие и спокойное руководство людьми без начальственных разносов и истерик, проявляемые Бордюжей. Если кто удержал милицию от полного разложения, так это он. А во взводе спецназа, как лев, в одиночку бился над дисциплиной Серж. От нашего взаимного недоброжелательства, начавшего таять еще в июльские дни, теперь не осталось и следа. Достоевский проявляет искреннее дружелюбие. Естественно, в меру своих скромных к тому медвежьих способностей.

— А где Гуменюк? В командировке, что ли? — покуривая субботним вечером на лавочке у входа в гостиницу, спрашиваю его. — Несколько дней Гуменяру уже не видел!

— Сломался. Попросился назад в Тирасполь. Я отправил, — равнодушным голосом отвечает Серж.

И продолжает заниматься своим трубочным тренингом. Времени для этого у него все больше, но ценимые им кольца по-прежнему получаются лишь изредка. В совершенстве этим искусством владеет только флегматичный Жорж.

— Вот те раз! Никогда бы не подумал! — вырывается у меня. — Чтобы все пройти и обломаться под конец? Думал, уже до конца сдюжит…

Достоевский молча пожимает плечами. Вот нас от старого взвода осталось уже шестеро. И от этой шестерки вскоре можно будет вычесть еще двоих, потому что Тятя с Федей на глазах идут вразнос, продолжая бухать.

— Как думаешь, что дальше будет, — спрашивает вдруг Серж.

— В каком смысле? С нами, с войной или вообще?

— Что война скоро не возобновится, это ясно. Я уже понял. А вообще, что здесь, в Приднестровье, будет?

Он не первый раз задает этот вопрос. Несколько дней назад я ему не ответил. Политик из него неважный, а потому кто его знает, с какой целью спрашивал — подколоть или всерьез. Но если спрашивает снова, значит, не подкалывает.

— Не знаю. Хорошего не жду. Болото вонючее будет. Ни шатко ни валко. Никто нас как страну не признает. Заводы потихоньку совсем станут. Надо будет или с Молдовой договариваться, или продолжать жить на российских подачках и контрабасе. Новые границы к тому располагают. Вон хохлы таможни строят. Скоро будет золотое дно — челноков обирать. Договориться с Молдовой пока нельзя, и, сдается, Смирнов со своим любимым Гратовым выбрали второе. Только вечно это продолжаться не будет. Или Молдова снова силой полезет, или народ от нищеты сам разбежится, кто куда.

— Хм! Считаешь, перспективы нет?