Приглашение в зенит - Георгий Гуревич

— Але чому ж загальни жинки? — допытывался он. — Жинки муси раздельны буть.

Клевета полувековой давности об общности жен в нашей стране.

И вопрос задавался через пять минут после того, как тот же Кэйвун со вкусом рассказывал, “каки смачны дивчины танцуют гоу–гоу в ночном баре на Сен–Катрин”.

— Але чому ж вовки на вулицях у Кыйиви?

— Грешно вам, мистер Кэйвун. Вы ж видели фото на выставке в Советском павильоне. Какие волки в Киеве? Большой город, современный, нарядный, первоклассные заводы…

— Так мы ж знаемо, что ни заводы будують вам японци.

— Мистер Кэйвун, побойтесь бога! Спутники тоже “будують японци”? Так почему же у них своих космонавтов нет еще?

— Да, спутник, це дило! — Кэйвун восхищенно цокал языком.

Англо–канадец в спор не ввязывался. Пил сосредоточенно и хмуро. Отвечал только на прямые вопросы. Не без труда я вытянул от него, что он озабочен семейными делами. Жена больная, весь заработок уходит на лечение, доктора — сущие грабители. Первый осмотр — 16 долларов, да еще больница посуточно, сиделки посуточно, каждая консультация в счете. Детей двое — погодки–подростки, четырнадцати и пятнадцати. Кем хотят быть? Один учиться хочет на инженера, другой не хочет учиться, бизнесом займется. Что лучше? Все равно, как получится. Пожалуй, Джереми не одобрял того сына, который лез в инженеры. Учиться надо четыре года, плата 1800 долларов за год, с общежитием и питанием — четыре тысячи. И еще неведомо, взойдут ли эти затраты урожаем. Работу найдешь не сразу; неизвестно, выгодную ли. Места на улице не валяются. Право же, в бизнесе риска меньше. Купил долю в магазинчике — вот тебе и доход. Странно было слушать подобные расчеты.

— Эта древняя картина — наш шанс, — вмешался украинец. С Джереми он говорил по–английски. Тут уж я передаю его речь литературным языком.

— Картина — его шанс. — Джереми кивнул на меня. — Наш с тобой шанс — похититель. Но где? У тебя есть хотя бы малейшая идея?

— Он нам поможет! — воскликнул Кэйвун с энтузиазмом. — Ты поможешь, хлопчику?

Собственно говоря, я не обязан был помогать в розысках преступника. Мое дело было найти картину. Но обнаружил я ее слишком быстро, вроде еще не отработал командировку. А практически я начал помогать сразу же, потому что еще в запаснике Кэйвун спросил, не пахнет ли тут вором.

Пахло креозотом. Запах был сильнее всего у этого ящика.

Естественно, подозрение пало на плотника, который заколачивал ящик. Но это оказался подслеповатый старик, который ничего не понимал в картинах, получал зашитые рулоны. А зашивала их мисс такая‑то в присутствии мисс такой‑то, которая в присутствии директора павильона выдавала картины по описи. Картина должна была пройти через добрый десяток рук. Кто и когда засунул в рулон полотно из Эрмитажа, ясности не было.

Я бы лично допросил получателя. Я‑то сам с подозрением относился к этому миллионеру. Не он ли оплатил всю эту доставку не по адресу? Но мои инспекторы с возмущением протестовали. Такого человека задевать они не смели.

Оставалось предположение, что похитители собирались вынуть картину в дороге или же где‑то в Огайо, даже на вилле коллекционера.

Тем самым под подозрение попадал огромный круг людей. Разобраться было все труднее.

Чем я мог помочь? Я предложил осмотреть шкафчики с одеждой сотрудников павильона. Все‑таки начинать должен был кто‑то свой.

Запах креозота ощущался всего заметнее в шкафчике номер 34. Принадлежал он некоему Вилли Камереру — германо–канадцу, одному из ночных сторожей.

Джереми сам поехал на квартиру к этому Камереру, но не застал. Вилли уехал на уик–энд и должен был вернуться только в понедельник. Но в понедельник он на работу не вышел.

Ниточка?

Но попробуй найти в Канаде этого Билла, чья одежда пахнет креозотом. Сначала еще поймать его следовало.

Тут мой нос никак не мог помочь. Шансы Джереми падали. Лицо его становилось все длиннее и унылее. Впереди вырисовывалось не повышение и премии, а выговор за упущение. Оказалось, что Джереми отвечал за охрану… а тут еще упустил возможного преступника.

Так мог ли я отказать, когда Джереми пришел ко мне в гостиницу с просьбой:

— Парень, будь другом. Этого Билла видели в Смитсфилде. Недалеко, миль двести отсюда. Поедем, я сам тебя свезу. От тебя ничто не укроется.

Двести миль туда, двести миль обратно на хорошей машине — это же приятная прогулка. Страну мне хотелось посмотреть. Пока что я крутился только на улицах Монреаля. Но один город — это еще не страна, а выставка — тем более.

Забастовка все еще продолжалась, и Джереми сам сел за руль. У него была “паризьен”, пятиместная, практически даже семиместная плоская машина — целый салон, совершенно ненужный для служебных поездок. Но в Монреале таких машин большинство. У всех семей семейные лимузины, хотя ставить их негде. Вдоль всех улиц таблички: “Но паркинг!”, “Но паркинг!” (“Стоянка запрещена!”). Возле домов грозные предупреждения: “Машины, поставленные без разрешения, будут отгоняться”. Платная стоянка в центре города не дешевле обеда в ресторане. Я спросил, почему же делаются только громоздкие машины. Отвечают: заводу выгоднее. Но ведь на улицах тесно. Отвечают: “Заводу нет дела до улиц”. Опять знакомый мотив: “Живите на собственный риск. Наше дело — продать машину, ваше дело — найти стоянку. Наше дело — продать оружие, ваше дело — не попасть на скамью подсудимых”.

Выехали мы по восхищавшей меня бетонной астре, развернулись над путями, пролетели несколько плотин и мостов. Затем потянулась; озерно–луговая страна с одиночными фермами. Пожалуй, она была похожа на нашу Калининскую или Новгородскую область: много озер, много лугов, мелколесье. Выше я говорил, что Германия представляется мне темно–серой, а Канада — кричаще пестрой. Но это расцветка городов, а природа везде одинаково зеленая.

И еще бросалось в глаза собственничество. Лужайки, но огорожены проволокой. За проволокой десятка полтора бычков, травка, а войти нельзя. Придорожный щит извещает: “120 миль до места для пикников”. Только через 120 миль можно выйти на коммунальную травку. А раньше нельзя — травка собственная.

Вот развлекался я чтением щитов, размышлял о сходстве и несходстве их мира и нашего и не очень следил, куда направляется машина. Вообще в Канаде трудно ориентироваться без карты в руках. У дорог нет названий, они нумерованные, и нумеруются в порядке постройки, так что № 2 может быть рядом с № 401. И нет километровых столбов, только указания: до поворота в город такой‑то столько‑то миль. Но не знал я всех этих бесконечных Эссексов, Уэстсексов, Лондонов, Нью–Лондонов и Одесс, попадавшихся нам по пути.

По–моему, мы выехали на запад, потом пересекли трижды очень крупные реки, похожие на реку Св. Лаврентия, потом повернули на юг и даже на восток ехали одно время. Но тут солнце зашло, и я перестал ориентироваться в странах света. Мой неразговорчивый спутник отказывался давать пояснения; один раз буркнул, что едем провинцией Онтарио. Мне казалось, что он не очень четко знал дорогу. Крутил по каким‑то боковым ответвлениям, раза три останавливался, кого‑то расспрашивал, даже по телефону звонил.