Андрей Платонов - Алексей Варламов

Все, что написал Разгон о Платоне Платонове, все, что опубликовала «Литературная газета», было постыдной ложью, начиная с того, что арестован Платон был не дома, а на улице и никаких сведений о нем родители не имели много дней. А между тем Разгон демагогически рассуждал:

«Неужели этот мальчик, из-за шмоток и выпивки ставший шпионом, не понимал, что ждет его друзей? Ну, ему дадут пятьдесят восемь — шесть. Статья тяжелая, но по молодости да за помощь следствию дадут семь-восемь — еще вытянет. А те — командиры Красной Армии. Сами не шпионили — содействовали. Нарушили присягу, изменили Родине. Этим могут и вышку дать. Содрогнулся, подумай об этом. И не смог больше поддерживать этот как бы обычный разговор двух сокамерников. Из меня вылетели остатки жалости и человеческого интереса к молодому предателю, агенту немецкой разведки.

И больше не подходил к Платону, старался избегать встречаться с ним взглядом, как бы ощутив тяжесть нависшего над ним общего презрения.

Рассказывал ли, выйдя на волю Платон отцу, матери, своим самым близким историю, как он попал в западню? Я этого не узнал и не хотел узнавать. У него остались мать, сестра — если они не знают, зачем я буду сыпать соль на их незажившую рану?

Я рассказываю об этом сейчас, через пятьдесят четыре года после встречи в 29-й камере. Рассказываю потому, что свидетельствую».

Лжесвидетельствую… Да и сестра Платона Мария Андреевна была тогда жива, был жив сын Платона Александр, но Разгона это не остановило — он хотел увидеть свой текст напечатанным (и та же версия была озвучена им в голландском фильме «Рукописи не горят», посвященном советским писателям).

Иное свидетельство о пребывании Платона в тюрьме содержится в воспоминаниях его тетки Валентины Александровны Трошкиной: «Рассказывал, что попал в камеру к политическим. Один среди них мальчишка. А там были в основном пожилые — ученые, профессора. Рассказывал, когда его в первый раз привели на допрос, то заставляли подписать совершенно нелепые вещи, что он якобы хотел взорвать Кремль, кого-то убить. Бог знает, что ему приписывали. Он отказался, конечно. Ему зубы сразу все выбили да еще легкие отбили — кашлял. И когда его привели в камеру, то эти старые люди посоветовали ему все подписать: „Если не подпишешь, то все равно жить не будешь, тебя изувечат. Мы все подписали, что они требовали“. И Тоша подписал все бумаги не глядя, которые ему предъявляли. Тогда его оставили в покое. Жил он среди ученых людей, для которых он был ребенок. Они всему его учили…»

Даже если этот мемуар содержит, как и любое воспоминание, неточности, существуют документы, опубликованные, во-первых, В. Шенталинским в 1990 году; во-вторых, журналисткой И. Кутиной и сотрудником архива ФСБ В. Гончаровым в 2000-м, и, наконец, самая последняя и наиболее полная информация о деле Платона Платонова содержится в исследовательской работе Л. Сурововой «Семейная трагедия Андрея Платонова (К истории следствия по делу Платона Платонова)», опубликованной в «Архиве Платонова» в 2009 году. И хотя белые пятна в той истории все равно остаются, а Платон был, говоря педагогическим языком, «трудным подростком», не раз сбегавшим из дома, а в 1936 году получившим условный срок за соучастие в воровстве, что и позволило его следователям нарисовать ужасную картину «полного морального разложения» юноши[64], тем не менее ничего похожего на «свидетельство» Льва Разгона в истории его преступления и наказания не было — ни добрых следователей, ни сладких конфет и папирос, ни тем более погубленных по его вине красных летчиков.

В справке на арест П. А. Платонова значилось три пункта:

«1) Являлся участником молодежной фашистской организации, ставящей себе целью свержение советской власти и установление фашистской диктатуры в СССР.

2) Занимался вербовкой в организацию среди учащейся молодежи для антисоветской и шпионской работы.

3) Инициатор установления контактов с резидентом германской разведки — иностранным корреспондентом Перцгеном».

Если два первых пункта обвинения были чушью, и больше того, 17 июня Геллерман вынес обвинительное заключение, в котором говорилось, что Платон «обсуждал вопросы совершения террористических актов над Сталиным, Молотовым и Ежовым», то с третьим пунктом все обстояло не так просто.

Иностранец, многолетний московский корреспондент газеты «Франкфуртер альгемайне» Герман Пёрцген действительно был. Он жил в том же доме, где и Платоновы, на Тверском бульваре, и однажды Платон вместе со своим более старшим товарищем, сыном писателя Николая Архипова Игорем совершили поступок странный, бессмысленный и трудно объяснимый. Они написали два письма немцу, чьего имени даже не знали. Текст писем нам неизвестен, но, как сказано в статье И. Кутиной и В. Гончарова, «иностранному корреспонденту предлагалось заплатить деньги в обмен на „интересы“, которые „безусловно“ заинтересуют получателя». Поскольку никакого интереса с точки зрения владения военными секретами авторы не представляли, то логичнее всего предположить, что парни хотели немца, говоря современным языком, развести на деньги, даже не подозревая, сколь безумен и опасен их план. Письма были переданы горничной, от которой, по разумному предположению исследователей, и попали в НКВД.

Позднее, в 1940 году, когда дело рассматривалось вторично, Платон говорил о том, что не помнит содержания писем, так как писал их в женском туалете бара на Тверской, будучи нетрезвым, под диктовку Архипова. Проверить эту информацию было не у кого: 15 сентября 1938 года восемнадцатилетний Игорь Николаевич Архипов был расстрелян. Среди прочего ему вменялось в вину предложение «заразить водохранилище гор. Москвы холерными и тифозными бациллами. Для исполнения этого предполагалась вербовка в организацию врача-бактериолога и устройство своего человека на фильтр». Платона, видимо, спас от казни лишь относительно малый возраст…

Отец узнал о мотивах ареста сына несколько месяцев спустя благодаря вмешательству Фадеева. До этого в неоднократных обращениях в НКВД он писал, что сын арестован по неизвестной причине, настаивал на том, чтобы его вызвали к следователю для объяснения, просил отпустить перенесшего трепанацию черепа мальчика на поруки под любые гарантии с его стороны или хотя бы дать свидание и возможность сделать передачу, но все было тщетно. Открывшаяся ему частично, с чужих слов «правда» о проступке Платона не могла его не поразить, но заместителю народного комиссара внутренних дел Фриновскому он писал: