Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

Какие именно «другие», не объяснил. Я все рассказал. Что делать-то будем?

Сибилев молчал, глядя перед собой. Он начал разгадывать игру Соловьева. Ему было ясно, что Соловьев подбрасывает информацию каждому из них по очереди, стараясь вычислить чужого. Но пока каждый в группе вел себя абсолютно правильно, не вызывая никаких подозрений. Последним прошел проверку Панченко, только что довольно равнодушно передавший телефонный разговор с Соловьевым.

Воропаев, подумав, предложил:

— Надо за ним понаблюдать, раз уж он сам докладывается. Кто пойдет, Николай Гаврилович?

Скользнув по лицу Воропаева цепким взглядом, Сибилев ответил:

— Пусть Игорьедет. Ты, Олег, отдохни. Вам вместе кататься вредно, один раз уже учудили. Может, порознь внимательнее будете.

Еще через полчаса Панченко сидел в машине метрах в тридцати от входа в дом, указанный Соловьевым. Место для наблюдения было, вероятно, самым неудачным во всем городе. На улице не было ни одного дерева, и солнце за несколько ми нут до предела раскалило машину. Включив зажигание, чтобы воспользоваться кондиционером, рациональный Панченко минут через десять, не выдержав, снова заглушил двигатель. Жечь деньги, хоть и государственные, не позволяла его экономная натура. В довершение всего, почти у самого дома, за которым он наблюдал, работала группа рабочих, менявших бордюрный камень. Грохот отбойного молотка странно-невыносимо сочетался с жарой и делал пребывание в машине муторным, как несильная, но непрекращающаяся зубная боль.

Соловьев вошел в дом у него на глазах четырнадцать минут назад. Больше в дом никто не входил, на улице никто не появлялся, кроме редких прохожих. Рабочие ни на кого внимания не обращали, продолжая работать.

Панченко поморщился от очередного взрыва отбойника и включил радио.

* * *

— Чудная страна Голландия. Приеду в Москву, напишу детектив.

Йост удивленно поднимает на меня глаза, и я с готовностью развиваю свою мысль.

— В центре событий будет учебное заведение, скажем, в Гааге или Амстердаме, которое на самом деле больше похоже на отделение преступного синдиката. Эдакий, знаете ли, Департамент внешних связей. Этот институт сотрудничает с другими исследовательскими и учебными заведениями в Голландии и других странах, созданными с той же целью. Работают там люди разной степени осведомленности о происходящем. Часть из них, такого типа, как, скажем, Ханс, ничего не замечают вокруг себя. Они слишком погружены в науку. Другие — мне они представляются похожими на вас — кое о чем догадываются, но если и содействуют руководству, то лишь в качестве дружеской услуги или вынужденно. К реальным делам и секретам их не подпускают. И, наконец, лишь совсем немногие знают о том, какие дела делаются под крышей обычного института, придуманного мной.

На мгновение останавливаюсь перевести дух. То, что я несу, совсем необязательно полностью совпадает с действительностью, да это и не так уж обязательно. Главное — правильно уловить и изложить суть дела, а остальное Йост в панике додумает сам. Здесь действует известный и беспроигрышный принцип, используемый цыганками при гадании что по руке, что на картах: «Есть, милый, у тебя друг брюнет, так вот берегись его. Он, золотой мой, бриллиантовый, на самом деле тебе не друг-брюнет, а сволочь». У каждого из нас найдется в окружении темноволосый, которого при желании можно безвинно отнести к указанной категории сволочей и затем так же безосновательно опасаться.

— Ну как, Йост, правда, интересно?

Музыкальный центр исправно работает, и то, что моему нетренированному уху кажется дисгармонией, должно бить Йоста по нервам, не давая сосредоточиться.

Йост молчит, разглядывая перышко лука на своей тарелке. За несколько минут он осунулся и посерел. Сейчас он решает, гнать меня в шею или все-таки продолжить разговор. Выбор сделан, и Йост поднимает глаза.

— Интересно, но абсолютно неправдоподобно. У нас такого не бывает.

— Да? А я думал, что мы одинаково смотрим на вещи и станем союзниками.

Обычно доброжелательный! сейчас Йост неожиданно натопорщивается.

— С чего вдруг союзниками?

— С того, что для этого нет никаких препятствий. Я знаю, что с вами произошло. Мне известно все — упреки жены за малые доходы преподавателя колледжа, ее уход и ее же предложение оказывать за хорошее вознаграждение мелкие услуги ее новому начальству. Ведь деньги нужны для того, чтобы помогать детям. А вы много ездите по свету с лекциями и просто находка для людей с широкими связями, вроде Ван Айхена. А при случае можете и петицию студентам подбросить для сбора подписей. Кстати, во всей этой затее с петицией Ханс тоже задействован? Ведь именно он является членом парламента. Не может быть, чтобы вы его не использовали.

Думая о чем-то своем, Йост автоматически отвечает:

— Нет, мы ему подбросили эту идею, и он согласился. Но он ни о чем не догадывается. Или, во всяком случае, делает вид, что в институте все в порядке.

— Почему вы на них работаете?

Йост смотрит перед собой, скупо отвечая:

— У меня сын — наркоман. У него возникли серьезные проблемы с законом. Этим они меня привязали.

— И вы не могли ничего сделать? Это ерунда!

Йост усмехается с непонятной жалостью:

— Вы очень молоды, Алекс, и многого не понимаете. Вы мне в своё время напомнили об Уленшпигеле. Черное и белое неотличимо меняются друге другом цветом, в конце концов смешиваясь в однообразную серую ткань жизни. Как там у Шарля де Костера? Семеро, что явились в наркотическом сне Уленшпигелю и Нелле, обратились в новые образы. Из Гордыни вышло Благородное достоинство, из Скупости — Бережливость, из Гнева — Живость, из Чревоугодия — Аппетит, из Зависти — Соревнование, из Лености — Мечта поэтов и мудрецов. Наконец, Сладострастие обратилось в Любовь. Никто только не объяснил им, что и эти образы непостоянны и могут в самый неожиданный момент обрести свой изначальный, уродливый облик. Не знаю, как вы, а я постоянно путаюсь в том, что хорошо и что плохо. Когда у вас будут дети…

Хозяин дома неожиданно вскакивает.

— В дверь звонили.

— Я ничего не слышал.

— Нужна привычка: звонок слабый, гости не обращают внимания. Да и музыка играет.

Йост говорит со мной на ходу, торопливо семеня в дом. Когда мы работали в саду, это был пожилой, но полный сил человек. Сейчас в его движениях появилась старческая неуверенная торопливость. Сероватая бледность сменилась нехорошей краснотой.

Вместо коридора, который ведет к входной двери, Йост быстро проходит в гостиную. У большого окна он осторожно отодвигает край занавески и, отпрянув, в отчаянии всплескивает руками. Его лицо становится багровым, он ловит ртом воздух.

Какого цвета лицо у меня, можно только догадываться. У крыльца топчутся двое мужчин. Один из них — тот самый парень,