Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - Ги Сайер

Он встал. Я поплелся за ним. В грязных рядах зеленых шинелей я различил взгляд Гальса. Я махнул ему и тихо проговорил:

— Гальс, оставайся здесь. Я мигом.

— С кем это ты там разговариваешь? — раздраженно спросил капитан.

— Это мой друг, господин капитан. — Я никак не мог перейти на французский.

— Да перестань ты говорить по-немецки. Что ж, французский-то совсем позабыл? Ступай сюда.

Я пошел за ним по бесконечным коридорам и испугался, что не смогу снова найти Гальса. Наконец мы зашли в какой-то кабинет. Четверо французов беседовали с женщиной. Та вроде бы обращалась к ним по-английски.

Капитан сказал, что у нас возникло затруднение. Меня подвергли подробному допросу. Но ответы не показались им слишком убедительными. Голова раскалывалась. Мои оправдания никто не слушал.

Один офицер обозвал меня ублюдком и предателем. Но я не возмутился. Им в конце концов надоело со мной возиться. Они послали меня в комнатушку этажом ниже. Там я провел целый день и целую ночь. Я думал о своих товарищах, особенно о Гальсе: вот он сидит сейчас и недоумевает, куда я запропастился. У меня возникло предчувствие, что я больше никогда его не увижу. От возбуждения я не мог заснуть.

На следующее утро дружелюбно настроенный лейтенант пришел за мной. Меня провели в тот же кабинет, что и накануне, и попросили сесть. Подобные любезности оказались для меня полной неожиданностью. Я вел себя так, будто со мной впервые обращаются по-человечески.

Молодой лейтенант просмотрел мои бумаги и заговорил:

— Вчера мы не знали, как с вами поступить. Нам известно, что гитлеровцы вынуждали служить в армии тех, у кого отец был немцем. В подобном случае мы должны были на какое-то время оставить вас в лагере для военнопленных. Но у вас-то немка мать. Это не дает нам оснований задерживать вас. Я рад, что все так получилось, — дружелюбно добавил он. — Теперь вы свободны. Так и значится в документах, которые я вам вручаю. Возвращайтесь домой и продолжайте прежнюю жизнь.

— Домой! — Мой дом теперь так же близко, как Марс.

— Да, домой.

На мгновение он замолчал, чтобы я мог вставить слово. Но я тоже молчал. Я никак не мог прийти в себя, и нужные слова не лезли в голову.

— Тем не менее для очистки совести я советую записаться во французскую армию и вернуться к нормальной жизни полноценным гражданином.

Но я почти не слышал его. Мои мысли были с Гальсом. Я будто во сне услыхал:

— Вы согласны?

— Да, господин лейтенант, — ответил я. Звук моего голоса стал чужим.

— Поздравляю. Вы приняли верное решение. Распишитесь вот здесь.

Я поставил подпись, даже не задумываясь, что подписываю.

— Вас вызовут, — сказал он, закрывая папку с моими документами. — Возвращайтесь домой и попытайтесь забыть обо всех неприятностях.

Я по-прежнему молчал как рыба. Даже у дружелюбного лейтенанта кончилось терпение. Он встал и проводил меня до двери.

— Ваши родители знают, где вы?

— Наверное, господин лейтенант.

— Вы им писали?

— Писал, господин лейтенант.

— Значит, и они присылали вам весточки. Разве у бошей не было почты?

— Была, господин лейтенант. Родители мне тоже писали. Но уже целый год до нас не доходило ни весточки.

Он воззрился на меня.

— Вот сволочи, — произнес он. — Даже письмо и то не позволяли отправить. Ну, ступайте. Возвращайтесь домой и попытайтесь поскорее забыть обо всем, что случилось.

«Попытайтесь забыть…»

Мимо поезда проносились французские деревушки, освещенные солнцем. Головой я стукался о деревянную спинку сиденья. Другие пассажиры, те, кто принадлежал к иному миру, смеялись. Я смеяться не мог. Не мог я и забыть обо всем, что со мной было.

Я повсюду искал Гальса. Но найти его мне так и не удалось. Я думал только о нем, и лишь привычка скрывать чувства помогла мне не расплакаться. Нас соединило все, что мы испытали на войне, я не забывал о том, что нам пришлось пережить. В этом враждебном мире он один остался мне другом. Он нес мою ношу, когда у меня заплетались ноги. Я никогда не смогу позабыть ни его, ни то, что нам пришлось пережить вместе, ни моих товарищей-солдат, жизни которых теперь уже навсегда связаны с моею.

А поезд не останавливался. Он уносил меня все дальше от прошлого. Пусть он едет несколько месяцев, пусть он доставит меня на край земли. Что толку! Воспоминания останутся со мной.

Полустанок. Изношенными ботинками я ступаю на цементную платформу. Мои глаза снова видят городок, который я так хорошо знаю. Ничто не изменилось. Вокруг все спит. Знали бы они, что я приехал, мигом бы проснулись. Все выглядит по-прежнему. Изменился лишь я один. И я знаю, что не смогу вернуться к старой жизни.

Так я и стоял какое-то время, всматриваясь в окружающую обстановку. Все казалось таким маленьким. Тут я заметил, что на меня уставились два железнодорожных служащих. Хотят, чтобы я ушел: ведь я последний остался на перроне. Остальные давно уже разошлись.

— Шевелись, — сказал один из них.

Я показал ему документы.

— Это к начальнику станции. Иди туда.

Начальник прочитал мои бумажки, ничего не понял, но поставил печать.

— Мангейм, — произнес он. — Это где боши живут?

— Вовсе нет, — ответил я. — Это в Германии.

От него не скрылся мой акцент. Он подозрительно посмотрел на меня:

— А разве это не одно и то же?

От родительского дома меня отделяло еще без малого десять километров. Стоял чудесный денек. Мне бы побежать скорее: ведь с каждым шагом я все быстрее приближался бы к дому. Но глотку что-то сдавило. Я едва мог дышать. Я никак не мог смириться с тем, что вижу окружающее не во сне: станцию, которую я только что осмотрел, мой городок, который вот-вот покажется на горизонте, овражек, встречу с родителями, при одной мысли о которой холодок пробегал по коже.

Отчаяние, которое я испытывал на Восточном фронте, сменилось действительностью, о которой я почти совсем забыл и которая теперь снова вернулась так, как будто ничего и не произошло. Переход оказался слишком резким. Мне нужен какой-то фильтр. Гальс, остальные солдаты, война. Все, ради чего я должен был жить; все те, кто умер на моих глазах; те, без кого я никогда бы не задумался об этом, — все казалось несовместимым с тем, что должно произойти сейчас. Я не мог забыть прошлого, не мог отречься от него. У меня не оставалось никакого выхода.

В голове все поплыло: будто лодка ни с того ни с сего пошла ко дну. Я шел на встречу, о которой столько мечтал и которой теперь так боялся.