Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

Хурии еще затемно ушла в горы за глиной. Наступил полдень, а она все не возвращалась.

Хурия, беспокоясь, стояла у окна. Вот уже и солнце закатилось за гору, и небо стало золотым. И на этом золотом небе под окном Хурии вдруг показалась голова Муслимат. Хурия вздрогнула от смутного предчувствия какой-то беды.

— Тетя Муслимат, вы не видели мою маму? — спросила она.

Но Муслимат вместо ответа громко заплакала, причитая:

Потух огонь в очаге,

Закатилось солнце жаркое…

В этот день Хурия стала круглой сиротой.

Патимат погибла трагически. Когда она отбивала киркой глину, огромная глыба, нависшая над ямой, как крыша, обвалилась и придавила ее. Глыба обрушилась почти бесшумно, так что женщины, которые тоже пришли за глиной и ждали наверху своей очереди, заподозрили недоброе, лишь когда прекратился стук кирки.

Когда же они заглянули в яму, то увидели только ноги в больших калошах, торчащие из-под обломков глины.

На их крик прибежали чабаны. Они откопали Патимат. Но было уже поздно.

Ни сестер, ни братьев, ни бабушки, ни дедушки у Хурии не было. Она осталась совсем одна, не защищенная от бед, как дом в поле, со всех четырех сторон открытый ветру.

Все женщины в ауле считали своим долгом поучать сироту. Ох, как много их было, этих непрошеных учителей! Бывало, встанет она раньше всех, выгонит корову в стадо, а соседка и говорит: «Зачем хочешь обогнать других? Разве ты не знаешь, что идущий впереди получает удар камнем, а идущий сзади — кнутом. В серединке надо идти. Ты не обижайся на меня, я ведь тебе добра желаю. Кто же тебя вразумит: ведь нет у тебя ни отца, ни матери».

«Вот умница, что встаешь с первым криком петуха, — говорила между тем другая соседка. — С первой капли дождя начинается дождь, а с первой коровы — стадо».

«Гляжу я на тебя, Хурия, — замечала третья соседка, — уж больно коротко ты носишь платье. А ведь ты уже не дите, а взрослая девушка. Что люди скажут? На сироту и кошки залают. Ты злым языкам жвачки не давай».

Когда же Хурия, наслушавшись их советов, вставала позже обычного, женщины встречали ее криками возмущения:

«Гляди-ка, уже все стадо в сборе, а эта соня только еще вывела свою корову. Разве сироте можно лениться? Мы-то говорим тебе в лицо, от чистого сердца, а другая за твоей спиной скажет: «Вот приведи в дом такую невестку. Да она коровье масло съест летом, а сыворотку спрячет про запас. Не дай аллах услышать нам про тебя такие слова!»

Хурия, опустив голову, выслушивала эти наставления. А сердце ее обливалось кровью обиды.

Единственным светлым пятном в ее сиротской жизни была школа. Здесь Хурия чувствовала себя равной среди равных. А если учителя и учили ее уму-разуму, то это не обижало ее: ведь на то они и учителя. От них доставалось всем ученикам, а ей, Хурии, если разобраться, даже меньше других.

Но скоро ей пришлось расстаться со школой. Она закончила седьмой класс, а десятилетки у них в ауле не было. Правда, учительница обещала отвезти ее в город и устроить в школу-интернат. Но где ей было отважиться на такой шаг? Да и как оставить дом, хозяйство? И корова, и ягненок, и даже куры, казалось, смотрели на нее с молчаливым укором.

А кто будет поддерживать огонь в очаге? А кто заменит в поле погибшую мать? И кто, наконец, станет ухаживать за ее могилой? А разве можно допустить, чтобы заржавела коса, с которой Патимат выходила в поле? Или чтобы заросла сорняками могила, а серый камень оброс мхом?

Многие ровесницы Хурии уже вышли замуж. Однажды и к ней постучались сваты. Она приглянулась бригадиру колхоза Асхабали. Но Хурия отказала сватам, чем вызвала нарекания женщин: «Мол, если не поймаешь солнце, упавшее тебе в подол, то потом придется ловить звезду в небе. И вообще, слыханное ли это дело, чтобы сирота была такой привередливой!»

Хурия слушала их, и уже не обида, а злость клокотала в ее сердце. Чем больше она взрослела, тем тяжелее ей становилось выносить эту навязчивую опеку. Более того, ей все чаще хотелось поступать наоборот.

И она уже чуждалась женщин, испытывая к ним неприязнь, и берегла свое одиночество.

Если бы все слова, которые Хурия хотела выплеснуть на своих мучительниц, превратились в реку, она бы затопила их. Если бы все обиды, накопившиеся в ее сердце, превратились в камешки, то из них получилась бы гора выше Акаро.

Но Хурия не смела возражать старшим. И потому сама тонула в этой реке и сама глотала эти камешки.

А между тем приближалась весна. И наконец пробил ее час! Она увидела в небе сиреневые облака.

В тот год весна выдалась ранней. Солнце палило так, как будто спутало времена года. Сугробы таяли на глазах, а острые утесы роняли ледяные шапки, обнажая свои блестящие желтые лысины. Ни днем ни ночью не умолкал задорный гомон потоков.

Реки набухали, клокотали, пенились, а водопады по ночам угрожающе ревели.

И эта буйная весна разбудила сердце Хурии. По утрам она прислушивалась к гомону весны, улавливая в нем смутный, отдаленный, только ей предназначенный зов.

Она вскакивала с постели и долго стояла на крыльце, глядя вдаль, за уплывающую линию горизонта.

Тот день она помнит ясно-ясно. Из сегодняшнего дня она видит его как лужайку, освещенную ярким солнцем.

В тот день в их колхоз должны были прийти первые тракторы. Их ждали как чуда. К этому дню готовились, как к большому празднику.

Трех трактористов, которые должны были обучить своему искусству молодежь аула, встречали по обычаю с хлебом и молоком.

Хотя ждали только троих, хлеб на расшитых полотенцах и молоко в балхарских кувшинах несли из каждого дома. Каждая хозяйка старалась отличиться перед другой: в хлеб были воткнуты яйца и очищенные орехи, а у некоторых, особенно щедрых, даже куриное крылышко на вилке.

И только у Хурии хлеб был самым скромным: лишь орехи украшали его блестящую корочку. Она держала его в вытянутых руках на льняном полотенце с вышитыми голубями.

— Идут! Идут! Наконец-то! — закричали в толпе.

Хурия, как и почти все в ауле, видела тракторы впервые. До чего они страшные, до чего похожи на танки!

Вот уже дети с воплями радости подкатились под самые гусеницы.

И вдруг, заглушая этот мерный сильный гул, в небо взлетела песня. Первая песня после войны! Даже тогда, когда до аула дошла весть о победе, даже когда стали возвращаться домой