Танец с драконами. Грезы и пыль - Джордж Мартин

«Ходить ты больше не будешь, — сказала трехглазая ворона, — но будешь летать». Иногда откуда-то снизу слышалось пение. Старая Нэн называла этих певцов Детьми Леса, но сами они на истинном языке, которым ни один человек овладеть не может, именуют себя поющими песнь земли. Вороны, хранители многих тайн, знают этот язык и клюются, когда слышат песни.

Луна стала круглой. Дождь превращался в лед, и ветви деревьев ломались под его тяжестью. Бран и Мира придумали имена тем, кто пел песнь земли: Ясень, Листок, Чешуйка, Черный Нож, Снеговласка, Уголек. Их настоящие имена слишком длинны, сказала Листок, — человеку не выговорить. На общем языке говорила только она; Бран так и не узнал, что думают о своих новых именах остальные.

После страшного мороза, стоявшего за Стеной, пещеры казались особенно теплыми. Когда холод все-таки проникал к ним, певцы зажигали костры и прогоняли его. Здесь, внизу, нет ни ветра, ни льда, ни снега, ни шарящих мертвых рук — только сны, светильники и легкие клевки воронов. И тот, кто шепчет во мраке.

Певцы зовут его последним из древовидцев, но в снах Брана он остается трехглазой вороной. Когда Мира Рид спросила, как его имя, он издал звук, отдаленно напоминающий смех. «При жизни я их много переменил. Но у меня, как у всех, была мать, и она нарекла меня Бринденом».

«У меня есть дядя, тоже Бринден, — сказал тогда Бран. — Вернее, двоюродный дед. Бринден Черная Рыба».

«Его могли назвать в мою честь. Так иногда еще делают — не столь часто, как раньше. Люди забывчивы, только деревья помнят». Он говорил так тихо, что Брану приходилось напрягать слух.

«Он почти весь ушел в дерево, — объяснила Листок. — Смертные не живут столько, но он держится — ради нас, ради вас, ради всего рода людского. Силы его иссякли, и даже тысяча и одному глазу трудно за всем уследить. Когда-нибудь ты узнаешь».

«Что узнаю? — спросил Бран у Ридов, когда его при свете факелов отнесли в маленькую пещерку рядом с большой — там Дети Леса устроили им постели. — И что помнят деревья?»

«Тайны старых богов, — сказал Жойен Рид. Тепло, еда и отдых немного оживили его, но не развеселили, и усталые глаза смотрели куда-то внутрь. — Истины, известные Первым Людям. В Винтерфелле их позабыли, а у нас на болотах нет, ведь мы там ближе к природе. Земля, вода, камни, дубы, вязы, ивы существовали до нас и будут жить, когда нас не станет».

«Как и ты», — добавила Мира.

Бран опечалился: ему не хотелось жить, когда Миры не станет, но вслух он этого не сказал. Он почти взрослый, незачем выглядеть в глазах Миры плаксивым младенцем.

«Вы тоже могли бы стать древовидцами», — заметил он вместо этого.

«Нет, Бран», — грустно ответила Мира.

«Мало кому дано испить из зеленого фонтана, будучи смертным, и слышать шепот листвы, и видеть так, как видят деревья и боги, — сказал Жойен. — Мне боги послали одни только зеленые сны. Моей задачей было доставить тебя сюда — теперь она выполнена».

Луны не стало вовсе. Волки в лесу выли и обнюхивали сугробы, ища мертвецов. С белого холма, издавая оглушительный крик, сорвалась несметная стая воронов. Красное солнце всходило, закатывалось и снова всходило, делая снега розовыми. Под холмом думал свою думу Жойен, беспокоилась Мира, Ходор блуждал по темным ходам с мечом в правой руке и факелом в левой. А может, не Ходор, а Бран?

Об этом никто знать не должен.

Большая, обрывающаяся в бездну пещера черней смолы, черней перьев ворона. Свет в ней нежеланный гость: костры, свечи, тростник горят недолго и скоро гаснут.

Певцы сделали Брану такой же трон, как у лорда Бриндена: из мертвых, переплетенных с живыми корнями ветвей чардрева. Стоит он у бездны, на дне которой журчит поток, сиденье у него из мягкого мха, сверху Бран укутан теплыми шкурами.

Он сидит там и слушает, как шепчет его учитель.

«Не бойся темноты, Бран. — Голос перемежается шорохом листьев. — Корни деревьев растут под землей, где темно. Тьма будет тебе как плащ, как щит, как молоко матери. Она сделает тебя сильным».

Прорезался новый месяц, тонкий и острый как нож. Шел тихий снег, укрывая страж-деревья и гвардейские сосны. Сугробы завалили устье пещеры, и Лето раскапывал их, чтобы пойти поохотиться со своей стаей. Бран не часто уходил вместе с ним, но иногда, ночью, следил за ним сверху.

Летать было еще лучше, чем лазить.

В шкуру Лета он теперь входил с той же легкостью, как когда-то бриджи натягивал. Влезать в оперение воронов было труднее, но не столь сложно, как Бран опасался — во всяком случае, этих воронов. «Дикий конь лягается, когда человек на него садится, — говорил лорд Бринден, — и кусает руку, взнуздывающую его, но конь, знавший одного всадника, не сбрасывает другого. Все эти птицы, старые и молодые, уже объезжены — выбирай одного и лети».

Бран выбрал одного, потом другого и не добился успеха, но третий наклонил голову, каркнул, и вот уже не мальчик смотрел на ворона, а ворон на мальчика. Журчание подземной реки стало громче, у факелов прибавилось яркости, воздух наполнился незнакомыми запахами. Бран хотел сказать что-то — и закричал, хотел полететь, врезался в стену и вернулся в собственное увечное тело. Ворон, целехонький, сел ему на руку, и Бран, взъерошив ему перья, снова вошел в него. Скоро он уже летал по пещере, лавируя между каменными зубьями, растущими из потолка; побывал даже над бездной и заглянул в ее темную холодную глубину.

Тогда ему стало ясно, что он не один.

«В вороне был кто-то еще, — сказал он лорду Бриндену, вернув себе человеческий облик. — Какая-то девочка. Я почувствовал».

«Это женщина, певшая песнь земли. Она давно умерла, но часть ее сохранилась, как сохранится часть тебя в Лете, если мальчик умрет. Тень души. Она не причинит тебе зла».

«Поющие есть во всех птицах?»

«Во всех. Это поющие научили Первых Людей посылать вести с воронами; в те дни птицы не носили письма, а говорили все сами. Деревья памятливы, люди забывчивы: теперь они пишут слова на пергаменте и привязывают к ногам птиц, в которых никогда не вселялись».

Ту же историю рассказывала когда-то Брану старая Нэн. Он спросил Робба, правда ли это, но брат со смехом осведомился, не верит ли Бран заодно и в грамкинов. Бран жалел, что Робба нет сейчас с ними. Он сказал бы, что умеет летать, Робб не поверил бы, и Бран бы ему показал. Робб бы тоже мог научиться, и Арья, и Санса, и Джон Сноу, и маленький Рикон. Он все стали бы воронами и жили бы на вышке у мейстера Лювина.

Нет, это только сон, глупый сон. Может, и все остальное происходит во сне? Он спит, упав в снег, и ему снится, что он в тепле, в безопасности. Надо проснуться, не то так и умрешь во сне. Он щипал себя за руку — было больно. Сначала он считал дни, но здесь, внизу, сон и явь сливались в одно. Сны переходили в уроки, уроки в сны, все случалось сразу или вообще не случалось. Летал он, или это ему только снилось?

«Лишь один человек на тысячу рождается перевертышем, — сказал лорд Бринден, когда Бран научился летать, — и лишь один перевертыш на тысячу может стать древовидцем».