Поля крови. Религия и история насилия - Карен Армстронг

Что же такое терроризм как вид насилия?

Терроризму, как и религии, сложно дать определение. Противоречивых и взаимоисключающих формулировок столь много, что, по мнению одного исследователя, «в терминологическом плане все запуталось»{1526}. Отчасти проблема состоит в том, что термин очень эмоциональный. В нашем языке мало понятий, которые столь жестко указывают на насилие. Это предельное осуждение любого акта насилия{1527}. Мы никогда не высказываемся так о собственных действиях, разве лишь в порядке смиренного раскаяния. Это слово получило слишком широкий смысл и перестало быть конкретным и информативным, особенно когда такое обвинение выдвигают друг против друга, с одинаковой страстностью, обе стороны конфликта. Оно призвано не столько дать четкое определение, сколько оскорбить{1528}.

Возможная дефиниция: это «сознательное использование насилия (или угроза использования) против невинных людей с целью запугать их (или еще кого-то) и склонить к действиям, которые те иначе бы не предприняли». Однако это относится и ко многим обычным войнам{1529}. Более того, многие ученые считают, что некоторые крупномасштабные акты террористического насилия против мирных жителей совершаются государствами, а не независимыми группами и индивидами{1530}. В ходе национальных войн ХХ в. сотни тысяч мирных жителей погибли под бомбами, от напалма и в газовых печах. Во Второй мировой войне союзники тщательно подсчитывали, какими должны быть снаряды и с какой стороны должен дуть ветер, чтобы возникли опустошительные огненные смерчи в густонаселенных районах немецких и японских городов – как раз с целью терроризировать население{1531}.

Впрочем, все согласны, что терроризм носит глубоко политический характер, даже если налицо имеются и другие мотивы (религиозные, экономические, социальные){1532}. Это всегда вопрос о «власти: как ее получить или сохранить»{1533}. По словам одного из ведущих специалистов в данной области, «все террористические организации – ставят ли они своей долгосрочной политической целью революцию, или национальное самоопределение, или восстановление статус-кво, или реформу – борются за политическую власть против правительства, на которое они хотят влиять и которое хотят заменить»{1534}. Утверждение, что первичная мотивация носит политический характер, может показаться самоочевидным, но не тем, кто вбил себе в голову, будто такие акты насилия попросту «бессмысленны». Многие сторонники последней точки зрения во всем винят религию как воплощение иррациональности. Взять хотя бы Ричарда Докинза. Он пытается доказать, что «лишь религиозная вера представляет собой силу, которая способна породить столь явное безумие в здравых и достойных людях»{1535}. Это чудовищное упрощение обусловлено непониманием как религии, так и терроризма. Перед нами типичная предубежденность современных секуляристов, которые считают «религию» жестокой и неразумной силой и стремятся исключить ее из политики цивилизованных наций{1536}. При этом упускается из виду, что все великие религиозные традиции признают в качестве основного правила необходимость обращаться с окружающими как с самим собой. Да, зачастую религиозный фактор в терактах имел место. Но нужно не делать из религии козла отпущения, а попытаться понять, что происходит на самом деле.

Первым актом исламского терроризма, который привлек всемирное внимание, стало убийство президента Анвара Садата – лауреата Нобелевской премии мира и героя Кэмп-Дэвидских соглашений, которого на Западе считали прогрессивным мусульманским лидером. Западные страны были ошеломлены жестокостью теракта: 6 октября 1981 г., во время парада в честь годовщины окончания арабо-израильской войны 1973 г., первый лейтенант Халед аль-Исламбули спрыгнул с грузовика и открыл автоматный огонь по правительственной трибуне. В итоге погибло восемь человек, включая президента, и двадцать восемь было ранено. Политической мотивацией покушения, несомненно, было желание сменить режим, но революционный пыл смешивался с исламским. На суде аль-Исламбули дал три объяснения своего поступка: страдание мусульман при тираническом правлении Садата, Кэмп-Дэвидские соглашения и арест исламистов месяцем раньше.

На похороны Садата съехались многие западные политики и знаменитости, но не было ни одного арабского лидера, а каирские улицы опустели (как тут не сравнить с плачем на похоронах Насера!). Западные политики восхищались мирными инициативами Садата, а в Египте многие считали их своекорыстием и оппортунизмом, тем более что за три года после Кэмп-Дэвидских соглашений положение палестинцев не улучшилось. Садат также завоевал одобрение Запада, заняв «правильную» сторону в холодной войне: выслал полторы тысячи советских советников, приглашенных Насером в 1972 г., и объявил политику «открытых дверей», призванную сделать Египет частью капиталистического свободного рынка{1537}. Однако, как и в Иране, обогатилось очень небольшое число предпринимателей, а местный бизнес был разрушен притоком импортных товаров. Лишь 4 % молодежи могли найти себе приличную работу, а жилье было настолько дорогим, что женихи и невесты ждали годами, прежде чем вступить в брак. Тысячам египтян оказалась не по карману жизнь в собственной стране, и они уезжали на заработки в Саудовскую Аравию и страны Персидского залива{1538}. Социальная неустроенность, вызванная резкой модернизацией, порождала тревогу. Как пытался объяснить один наблюдатель, египетский крестьянин не может сохранить свое достоинство «как носитель культуры в собственной культуре», если он весь день вкалывает под палящим солнцем, потом стоит в очереди за морожеными американскими цыплятами, а вечер проводит за американскими мыльными операми перед телевизором, купленным на зарплату сына, работающего в Саудовской Аравии{1539}.