Время банкетов - Венсан Робер

Почему же эта полемика нисколько не скомпрометировала легенду? Во-первых, как мы уже сказали в параграфе о картине Делароша, последний банкет был всего лишь составной частью общего политического мифа о жирондистах, который в ту пору переживал свой расцвет и объединял вокруг себя практически всех либеральных противников Империи: легитимистов, орлеанистов и умеренных республиканцев. Во-вторых, возражения хотя и были неопровержимы, но исходили от человека пусть умного, но служившего предметом ненависти для всех интеллектуалов своего времени, и недаром[685]. В течение двух предшествующих десятилетий Адольф Гранье де Кассаньяк, блестящий полемист, врожденный провокатор, становился на сторону всех самых непопулярных идей: начал он с защиты антильских плантаторов (что, заметим в скобках, привело к его первой стычке с Ламартином), потом поддержал Гизо (который из своих фондов финансировал основанную Кассаньяком скандальную ежедневную газету «Эпоха»), а затем сделался поклонником самого авторитарного бонапартизма. Поскольку его предыдущие исторические сочинения, несмотря на богатый и довольно редкий в ту эпоху критический аппарат (примечания и библиографические ссылки), никого не убедили в его способности быть историком; поскольку остальные его нападки на жирондистов казались гораздо менее обоснованными и поскольку сам он явно прежде всего стремился заставить всех говорить о себе, воздействие его книги оказалось ничтожным: все привыкли к тому, что Гранье де Кассаньяк ни в чем не знает меры, а противники Империи давно знали, что он заслуживает только одного — презрения. Лишь два десятка лет спустя другие историки, более умеренные и слывшие более объективными: Анри Валлон в своей «Истории Революционного трибунала», вышедшей в 1880 году, и Эдмон Бире в появившейся в том же году «Легенде о жирондистах», — вновь обратились к фактам и, за исключением нескольких деталей, подтвердили вывод Кассаньяка, а защитники памяти жирондистов согласились, что в рассказы о них вкралось много преувеличений[686].

Поскольку через два-три десятка лет после публикации «Истории жирондистов» было доказано, что последний банкет не более чем выдумка, потребовалось узнать, откуда она взялась и, если возможно, кто ее автор. Совершенно очевидно, что это не Ламартин, хотя он и намекал на обратное, когда, не ссылаясь на предшествующих историков Революции, утверждал, что пользовался свидетельствами очевидцев; дело в том, что несколько авторов уже сделали наброски этой сцены до 1847 года. Хотя Гранье де Кассаньяк и избрал Ламартина главной своей мишенью, он признавал, что поэт-историк лишь расцветил легенду, которую распространяли до него Тьер, автор «точный и подробный», но, к несчастью, «избегающий указывать, откуда он почерпнул приводимые подробности», а главное, Нодье, «человек, одаренный умом и воображением: его не могла не пленить поэтическая сцена, в которой жирондисты накануне смерти ведут красноречивые беседы, а потому он воспользовался описанием г-на Тьера и положил его в основу философского диалога в платоновском роде, которому дал название „Последний банкет жирондистов“»[687].

Кто же был первым: Адольф Тьер или Шарль Нодье? Приписывать выдумку Тьеру, чей сухой стиль и отсутствие романического воображения приводили в отчаяние самых первых критиков, а десятитомная история Революции считалась едва ли не самой точной из книг на эту тему, было затруднительно, а потому Пьер Ларусс, а затем Эдмон Бире утверждают решительно: «Последний банкет жирондистов выдуман Шарлем Нодье». Но и это утверждение не следует безоговорочно принимать на веру; конечно, плодовитый и изобретательный автор «Вопросов литературной законности» — книги о плагиате в литературе, и сказочной повести «Фея хлебных крошек» имел репутацию выдумщика, однако он, поставивший эпиграфом своего «Последнего банкета жирондистов» (1833) фразу из «Истории Революции» Тьера, выпущенной семью годами раньше, не только не изобрел эту легенду, но даже и не был единственным, кто разрабатывал ее в начале 1830‐х годов. А сочинение его, из которого позже так много позаимствовал Ламартин, это не простой «фрагмент вымышленной истории» или, во всяком случае, не только он: текст Нодье теснейшим образом связан с историческими, моральными и политическими дебатами конца эпохи Реставрации и начала Июльской монархии.

Такова была отправная точка легенды в книге Тьера. Правда, и Тьер не самым первым упомянул этот эпизод (тремя годами раньше были опубликованы «Мемуары» Бюзо[688]). Но именно благодаря Тьеру эпизод с последней трапезой жирондистов сделался частью канона, именно из пятого тома его «Истории Французской революции», опубликованного зимой 1825–1826 годов, широкая публика узнала об этой трапезе. Следует напомнить, что труд этот имел огромный успех, несмотря на высокую цену (75 франков за 10 томов, не продававшихся порознь), которая делала его недоступным для мелкой буржуазии и ограничивала читательский круг зажиточными семействами; впрочем, для людей более скромного достатка работали кабинеты для чтения. В 1828 году последовало второе издание, в 1832 году — третье, в 1834‐м — четвертое, иллюстрированное; весьма вероятно, что к 1836 году, когда начало выходить пятое издание, общий тираж превысил двенадцать тысяч экземпляров, а в течение следующих десяти лет книга переиздалась еще по крайней мере пять раз. Успех объяснялся тем, что — впервые после краткой истории, выпущенной его другом Минье в 1824 году, — в тот самый момент, когда после коронования Карла Х правительство Виллеля, казалось, твердо решило пересмотреть итоги Революции, Тьер представил публике ясный, полный и последовательно либеральный рассказ о революционных событиях; все, что случилось в 1793 году, он описывал, конечно, без монтаньярского восторга, но стараясь подчеркнуть роль внешних обстоятельств (война против объединенной Европы) и объяснить, в чем заключалась историческая неизбежность происходящего. Он одним из первых представил Революцию как целое, как нечто необходимое, нуждающееся в защите и спасении; отсюда, между прочим, осторожные упреки, которые он в первом издании предъявляет депутатам-жирондистам. Однако Тьер не отказывал этим славным жертвам необходимости в том, что они умерли героями, и потому между рассказом о процессе и описанием казни он поместил несколько строк, посвященных последнему банкету. Этот короткий рассказ был вскоре опровергнут: десяток лет спустя в «Парламентской истории Французской революции» Бюше и Ру, известные своей симпатией к Робеспьеру и его сторонникам, попытались доказать, что последний банкет не более чем литературный вымысел, который не находит никаких подтверждений в рассказах современников тех событий[689]. По их мнению, Тьер «выдумал сцену последнего ужина, чтобы объединить в одном месте и показать в одной сцене разные характеры жирондистов, которые Риуфф [автор книги „Мемуары заключенного, вклад в историю тирании Робеспьера“, вышедшей через несколько месяцев после термидорианского переворота] изображает в различных частях своих „Мемуаров“. И там и там мы находим одни и те же мысли и почти одни и те же слова». Сопоставление двух текстов, которое я не буду здесь приводить, показывает, во-первых, что вывод этот совершенно точен, а во-вторых, что Бюше и Ру, как позже историки-позитивисты, опирались только на свидетельства, современные описываемым событиям или чуть более поздние, оставленные очевидцами, и вовсе не принимали во внимание устные традиции. Можно предположить, что в реальности авторы «Парламентской истории» метили не в Тьера, а в Нодье, хотя и не называют его имени, а лишь упоминают «совершенно фантастический комментарий под названием „Последний банкет жирондистов“». Как бы там ни было, пассаж Тьера, несмотря на свою прозаичность и недоказанность, воспламенил умы: до Нодье, который опубликовал свой «Последний банкет жирондистов» весной 1833 года, по крайней мере два молодых автора использовали этот сюжет: Арман Мофра Дю Шателье в своей «Смерти жирондистов» (1829) и Огюст Бартелеми в восьмом из своих «Двенадцати дней Революции» (1832).