Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры - Владимир Петрухин

Курганный обряд еще напоминал о монументах, ориентированных на дохристианскую космологию, но к XII в. и этот обряд практически исчезает, заменяется могильными насыпями — эволюция массового обряда свидетельствует о восприятии обращенным народом христианской эсхатологии (Петрухин 1995. С. 239; см. о сходных тенденциях в славянском мире — Ловмянский 2003. С. 252–253, на Западе — Гири 1999) (см. рис. 91, цв. вкл.).

С разрушением родоплеменных культов и уничтожением их носителей — элиты (см. о расправе Ольги с древлянами в главе VIII) индивид оказывался вырванным из родовой жизни, гарантировавшей «вечное возвращение» — возрождение предков в лице потомков, проблема посмертной судьбы вставала не только перед князем, увидевшим «запону с судищем господним», но и перед каждым новым христианином, проходившим катехизацию.

Началу Руси посвящена «Повесть временных лет» с ее главным вопросом: «Откуду есть пошла Руская земля» — недаром ПВЛ принято именовать Начальной летописью. Книга призвана продемонстрировать, насколько адекватно отражала летопись, составлявшаяся в конце XI — начале XII вв., начальную русскую историю.

Для начального летописания характерен мотив призвания культурных героев — варяжских князей (основателей государства) и солунских братьев — создателей славянской письменности. Мотив призвания связан с осмыслением культурных достижений славянства: существования Русской земли, объединившей племена, и использования письменности (в известном летописцу договоре с греками 911 г. (см. в главе VI)). Легенда о призвании варяжских князей делала Русское государство (летописную Русскую землю) «политически сущим», легенда о «преложении книг» и повесть о выборе веры делали Русь — новый народ «сущим» в цивилизованном христианском мире, в отличие от окружающих «языков» (ср. Лотман 2004. С. 428).

Возникающие время от времени «романтические» представления о дохристианском летописании на Руси (вроде летописи Аскольда) в расчет приниматься не могут, но старая шахматовская схема, усматривающая в Новгородской первой летописи следы Начального свода, предшествующего ПВЛ, оставляет проблемы собственно в хронологической точке отсчета начала Руси. Композиционно Начальный свод соответствовал ПВЛ и, очевидно, представлял ее первую редакцию: он включал главные вопросы о начале Руси и космографическое введение, изъятое составителем НПЛ (см. главу II.1). Начало Русской земли новгородец, в соответствии с представлениями XII–XIII вв., соотносил с Киевом в прямом противоречии с используемым им текстом ПВЛ (легенда о призвании варяжской руси). Весь пассаж о начальной Руси, включая поход на Царьград, он датировал 854 г., что сбивало с толку исследователей, насчитывавших несколько походов Руси на Константинополь в середине IX в. вместо одного похода 860 г. (см. Творогов 1992, а также главу IV.1).

В сложном положении с датировкой начала Руси оказался и составитель ПВЛ, ибо из хронографа ему известно было только то, что русь ходила на Царьград в правление Михаила III. Летописец и поместил все русские исторические события в хронологические рамки этого правления, ошибочно отнеся его начало к 852 г., а поход руси — к 866 г. Началом Руси для него было призвание варяжских князей (862 г.), а не поход на Царьград языческой русской дружины, которая «много убийство крестьяномъ створиша» (ПВЛ. С. 13).

Сама фигура Михаила III, однако, вызвала эсхатологические ассоциации в «герменевтическом» построении И. Н. Данилевского (2004. С. 227 и сл.): начало Руси, таким образом, совпадает с концом света, провозвестником которого оказывается архангел Михаил (в книге пророка Даниила — 12.1). Однако цель летописца — переход от космографии к хронографии, собственно летописанию: от начала царствования Михаила, пишет он, «и числа положимъ» (ПВЛ. С. 12). Следующая за 852 г. летописная статья 858 г. повествует о крещении императором Михаилом болгар, вводит в начало христианской истории, но не эсхатологии.

Иное дело — НПЛ: «Временникъ, еже есть нарицается летописание князеи и земля Руския, и как избра богъ страну нашу на послтднте время» (НПЛ. С. 103, курсив мой. — В. П.). Повествование о Русской земле и здесь соотносится с историей Византии, но предполагает и конкретное завершение — «от Михаила цесаря до Александра и Исакья». Как уже говорилось (глава I.1), древние героические времена начальной Руси противопоставляются в НПЛ времени упадка — розни князей, приведшей к господству над Русью «поганых» (татар). Летописец — составитель так называемого Софийского временника, легшего в основу новгородского летописания, под 1204 г. действительно рассказывает о падении Константинополя, захваченного крестоносцами (фрягами): «Тако погыбе царство богохранимаго града Костянтина и земля Гречьска въ сваде царствъ, ею же обладают Фрязи» (НПЛ. С. 245–246) — судьба Византии была схожа с судьбой Русской земли. Но для НПЛ Русская земля — это, прежде всего, Русская земля в узком смысле, в Среднем Поднепровье. Недаром вопрос о начале Русской земли эта летопись увязывает с основанием Киева, заменяет «всю русь» Начальной летописи, которую привели с собой варяжские князья из заморья, на «дружину многу»; новгородские словене объявлялись происходящими «от рода варяжьска» (см. главу IV.5), ведь киевские поляне стали, согласно ПВЛ, именоваться русью.

Насколько новгородцы (НПЛ) отделяли себя от руси и насколько чуждым оставалось им ее дружинное имя, в начале русской истории усвоенное в походе на Киев варягами и словенами Вещего Олега?

Новгородские события 1016 г. проливают свет на эти проблемы: Ярослав кормил в Новгороде варягов, которых перебили не стерпевшие их насилия новгородцы (см. рис. 92., цв. вкл.). В ответ князь расправился с зачинщиками восстания, а в ночь получил из Киева известие о вокняжении Святополка, который начал избивать братьев. Наутро Ярослав собрал новгородское вече на поле и обратился к новогордцам: «Любимая моя и честная дружина, юже вы исѢкохъ вчера въ безумии моемъ, не топѢрво ми ихъ златомъ окупитѢ», — призывая новгородцев в поход на Святополка. Те согласились идти с князем, который смог к тысяче уцелевших варягов прибавить три тысячи новгородцев. В битве на Альте Ярослав разбил Святополка и приведенных им печенегов, тот бежал «в ПеченѢгы», где «злѢ живот свой сконча».

Пространный текст ПВЛ о борьбе Ярослава и Святополка был сокращен и искажен в НПЛ, ибо актуальнее для новгородцев был правовой текст, который был пожалован им после вокняжения Ярослава в Киеве, награждения его войска гривнами. Князь «отпусти ихъ всѢх домовъ, и давъ имъ правду, и устав списавъ, тако рекши имъ: «по се грамотЪ ходите, якоже списах вамъ, такоже держите». А се есть правда рускаа» (НПЛ. С. 174–176; ср.: Зимин 1999. С. 89–98).

Далее следует текст «Русской Правды» — ее первая статья, проанализированная в главе VIII, где словене новгородцы («любимая дружина» Ярослава уравнивается в правах с русью (русинами), княжескими дружинниками) и изгоями, пополнявшими служебную организацию (см. в главе VII), объединяются «Русской Правдой» (ПРП. Вып.1. С. 86). Изгой переставал быть «волком», которого следовало уничтожить, как это было во время конфликта князя Игоря с древлянами (см. в главе VIII. § 6). В то же время текст первой статьи Русской правды — последний случай архаического противопоставления словен и руси (что делает маловероятной гипотезу о краткой реакции Русской Правды как о поздней конструкции)[223]. В международных договорах новгородцы, как и прочие жители Русской земли, именовались «русинами» (ср.: ГВНП, № 28; Зимин 1999. С. 279). Так же именовались жители Смоленска в договоре 1229 г. с Ригою и Готским берегом. Другая договаривающаяся сторона называлась Немцами («немчичи»), «Латиньским языком» (в соответствии с конфессиональной принадлежность к римско-латинскому миру — ПРП, вып. 2. С. 58).