Дань псам. Том 2 - Стивен Эриксон

– Ты кто, во имя Худа?

– Не знаешь меня? Какая беспечность. Меня зовут Дымка. Я совладелица «К’рулловой корчмы».

– Контракт отменен – на тебя. И больше…

– Это неважно. Все просто – мне нужно имя. Имя того, кто предложил контракт. Можешь назвать его без суеты – я уйду, и больше ты меня не увидишь, и твоим беспокойствам конец. Гильдия вышла из уравнения. Считай это подарком, но только его нужно заслужить.

Он изучал ее, взвешивая шансы. Вид женщины не внушал опасений. Дотянуться до арбалета она не успеет – два быстрых шага, и он окажется лицом к лицу с ней. Два ножа в живот. А потом записка Скромному Вкладу, что нет еще одной – и останется сколько? Двое-трое? Он получит хорошую плату, а видит Худ, деньги понадобятся, чтобы начать все сначала.

И он ринулся в атаку.

А что случилось дальше, он не понял. Ножи наготове, женщина прямо перед ним – и вдруг ее локоть бьет его в лицо, сломав нос и ослепив от боли. А два ножа, один под грудину, другой ниже, не достигли цели. Первый удар был блокирован, второй нож вообще прошел мимо и воткнулся в стену, где только что стояла женщина.

От удара в лицо подкосились колени, но лишь на миг, ведь Сэба Крафар был здоровенный бугай и отменный драчун. Боль нужно стряхнуть и драться дальше; и он, сгорбившись, попытался нанести косой удар, чтобы разом покончить со стервой.

Что-то тяжело ударило его по запястью; нож отлетел в сторону, а в руке хрустнули кости. Покачнувшись и выдернув нож из стены, он взмахнул рукой, пытаясь отогнать женщину. Она ухватила его здоровое запястье и ногтем большого пальца, как стальным гвоздем, взрезала основание ладони. Нож выпал из бесчувственных пальцев. Женщина с силой крутанула его руку, отчего плечо пошло вниз, а за ним и голова.

Ее поджидало поднятое колено.

Сломанный нос пронзило новой болью – такую уже не стряхнешь. Ошарашенный, потерявший остатки воли, Сэба упал на спину. Инстинктивно он откатился и, ухватившись за ножку стола, снова поднялся.

В правый бок ударила арбалетная стрела – чуть выше пояса – и, скользнув по кости, вонзилась в печень.

Сэба Крафар привалился спиной к столу.

Слезящимися глазами он смотрел на женщину.

Да, малазанка. Когда-то была солдатом. Нет, «мостожогом». Он раньше только закатывал глаза. «Мостожоги»? И что с того? Надутое дерьмо собачье. А вот Сэба – убийца. Родственник Тало Крафара и просто зверь…

Сраженный стрелой. Подстреленный, как кабан в чаще.

Она подошла к нему.

– Это было глупо, Сэба. И лежишь теперь с разбитым лицом, проткнутый стрелой. Кровь, как я понимаю, из печени. Даже странно, что ты еще не умер, ну, твое счастье. – Она присела на корточки и достала маленький флакон. – Я налью это в твою рану – когда достану стрелу, конечно, и если ты это переживешь, то, скорее всего, не помрешь. Так что мне делать, Сэба? Спасти твою жалкую задницу?

Он уставился на нее. Боги, болит все тело.

– Имя, – сказала она. – Назови имя, и, возможно, выживешь. Но решай быстрее. У тебя не осталось времени.

Здесь парит Худ? В этом укромном месте так глубоко под улицами? Несомненно, он здесь.

Сэба назвал имя. И даже предупредил: не надо с ним связываться, это гнусная гадюка. У него что-то странное в глазах, клянусь…

Дымка сдержала слово.

И Худ ушел.

Лавина неожиданных смертей, необъяснимых и ужасных катастроф, печальных кончин и ужасных убийств залила каждое жилище, каждый угол, каждую лачугу смертельным потопом, растекающимся из несчастного города во все стороны. Люди всех возрастов, без разбора. Смерть забирала всех: благородных и нищих, недужных и здоровых, преступников и жертв, заброшенных и любимых.

Как по-разному звучит последний вздох: люди кашляли, вздыхали, ревели, протестуя, не веря, поражаясь. И если бы все это объединилось, вышла бы густая, сухая, острая фуга смятения в городе, где этой ночью не было ни единого голубого огня.

Были и выжившие. Много, много выживших – больше, чем умерших, – но, увы, разница была очень невелика.

Бог пошел на восток, из Гадробийского квартала в Озерный, а потом в Усадебный.

Ночь еще не закончилась. Совсем не закончилась.

Незаметная в безлунном небе, затянутом густым дымом, массивная фигура плыла низко над Гадробийскими холмами – на запад, вдоль торгового тракта. Приблизившись к мрачным огням Напастина городка, тихий летун снизился, и когти царапнули по гравию дороги.

Над ним фигуры поменьше хлопали тяжелыми крыльями, кружась, пикируя и снова взмывая ввысь. Они тоже не кричали во тьме.

В стороне от дороги, в высокой траве, койот, выбиравший момент, чтобы перебежать тракт, внезапно замер.

Пряные ароматы окутали зверя теплым, знойным порывом; там, где только что по воздуху скользили черные бесформенные облака, теперь на дороге возник силуэт человека – для койота люди всегда означали войну, страх и любопытство, шанс и смертельное предательство.

Но этот человек был… другой.

Оказавшись недалеко от койота, он повернул голову и посмотрел на зверя.

Койот выбежал из травы. Все мышцы, все инстинкты кричали о покорном подчинении, и все же, словно под воздействием громадной силы, койот высоко поднял голову и навострил уши, приближаясь к фигуре.

И человек пальцами руки в перчатке погладил затылок зверя.

И койот поскакал со всех ног – в ночь, по громадной равнине на юг.

Освобожденный, благословленный, полный такой мучительной любви, что ее хватит на всю оставшуюся жизнь в море травы, море радости и восторга.

Преображенный. Без причины, без зловещей цели. Это просто капризный жест, общее прославление жизни. Пойми или ломай голову. Койот сыграл свою роль и убегает, и сердце его горит, как яркая звезда.

Дары, от которых порой влажнеют глаза.

Аномандр Рейк, сын Тьмы, шел среди лачуг Напастина городка. У ворот не было видно ни одного стражника. Громадные створки были заперты на засов.

За воротами, в городе, ревели пожары, в черную ночь взмывали клубы дыма, освещенного искрами.

Пять шагов до ворот; что-то треснуло и упало. Ворота распахнулись. И никем не замеченный Аномандр Рейк беспрепятственно вошел в Даруджистан.

Вой поднялся, словно вырвавшееся на волю безумие.

Сын Тьмы обнажил Драгнипур.

Пар от черного лезвия, закручиваясь в эфемерные цепи, растягивался вслед за ним по широкой пустой улице. Тянулся – и от каждой цепи ответвлялись новые, и еще; вырастал, шумя над булыжником, лес с железными корнями.