Книги крови. I–III - Клайв Баркер

– Взгляни.

Второй мельком посмотрел на лицо покойника. После того, как здесь поработали щипцы, рану очистили. Ее края побелели и сморщились.

– Я думал, обычно целят в сердце, – прокомментировал владелец говнодавов.

– Ну, это тебе не уличная потасовка. Это была казнь по всей форме, – ответил Ленни, тыкая в рану мизинцем. – Отличный выстрел. В самую середку лба. Как третий глаз.

– Ага…

На Ронни вновь набросили саван. Оса все летала, круг за кругом.

– Ты же слышал про третий глаз?

– А ты?

– Стэлла читала мне что-то о том, будто это сердцевина тела.

– Она в пупке. Как лоб может быть сердцевиной?

– Ну…

– Она в пупке.

– Нет, это больше как духовная сердцевина.

Второй не потрудился ответить.

– Прямо там, где у него дыра, – сказал Ленни, все еще восторгаясь убийцей Ронни.

Оса слушала. Дыра во лбу была лишь одной из многих в его жизни. Дыра вместо жены и детей. Дырки, словно сотни глаз, подмигивали ему с журнальных страниц: розовые, коричневые, волосатые. Дыры слева, дыры справа…

Может ли статься, что он, наконец, нашел дыру, от которой будет польза? Почему бы не ускользнуть через рану?

Его душа собралась с силами и устремилась к брови, с трепетом и восторгом продираясь сквозь кору мозга. Впереди она чувствовала выход, словно в конце длинного туннеля горел свет. За дырой мерцали, как земля обетованная, тканевые складки савана. Он верно выбрал направление: чем дальше он продирался, тем светлее становилось, тем громче звучали голоса. Дух Ронни без лишних церемоний вылетел во внешний мир – крохотный кусочек души. Мельчайшие капельки его воли и сознания впитались в саван, словно слезы в носовой платок.

Его родное тело теперь точно оказалось пустым; ледяной кусок мяса, годный только для растопки.

Ронни Гласс переехал в другой мир, так непохожий на прежний: мир белый и тканевый, о котором он не помышлял даже во сне.

Ронни Гласс стал своим саваном.

Если бы его патологоанатома не подводила память, он не вернулся бы в этот момент в морг в поисках дневника, в котором записал адрес вдовы Гласс; а не вернись он, остался бы жить. А так…

– Вы с ним еще не начинали? – резко крикнул он лаборантам. Те тихо рассыпались в извинениях. В это время вечера он всегда ходил раздраженный; они уже привыкли к его концертам.

– Принимайтесь за работу, – приказал он, сдернув с трупа саван и недовольно швырнув его на пол, – пока это говнюк не устал от вас и не поднялся. Мы же не хотим испортить нашему маленькому отелю репутацию?

– Да, сэр. То есть, нет, сэр.

– Ну так не стойте столбами, пакуйте его. Вдова хочет, чтобы его как можно быстрее кремировали. Я уже увидел все, что хотел.

Рон лежал на полу смятой кучей, мало-помалу захватывая новоприобретенное вместилище. Было хорошо заполучить тело, пусть даже бесплотное и прямоугольное. С помощью силы воли, которой он, сам того не зная, обладал, Ронни взял саван под полный контроль.

Сначала тот противился жизни. Он привык существовать без движения, это была его суть. В него не вселялись призраки. Но теперь Ронни было не одолеть. Его воля стала несгибаемой. Наплевав на привычное для савана состояние, она растянула и завязала ткань узлом, придав ей подобие жизни.

Саван встал.

Патологоанатом нашел свою черную книжонку и как раз засовывал ее в карман, когда у него на пути вырос белый занавес – потягивавшийся, словно только что очнувшийся от глубокого сна человек.

Ронни попытался заговорить, но вместо голоса ему достался лишь шелест ткани в воздухе, слишком тихий, слишком призрачный, чтобы его можно было расслышать за людскими криками ужаса. А они были в ужасе. Хоть патологоанатом и звал на помощь, он ее не получил: Ленни и его приятель ускользнули через двустворчатые двери, бормоча дрожащими губами молитвы всем желающим их слушать божкам.

Патологоанатом отшатнулся к секционному столу. Ему молиться было некому.

– Пошел прочь с глаз моих, – произнес он.

Ронни сжал его в крепких объятиях.

– Помогите! – воскликнул патологоанатом больше себе самому. Но его помощники скрылись. Они, все еще бормоча, бежали по коридорам, прочь от случившегося в морге чуда. Оставшийся наедине с накрахмаленной хваткой патологоанатом наконец проглотил свою гордость и забормотал извинения.

– Кем бы ты ни был, прости меня. Кем бы ни был. Прости.

Но это позднее прозрение не могло потушить кипевший в Ронни гнев; он не желал ни прощать, ни миловать. Этот лупоглазый ублюдок, этот наукин сын разрезал его, влез в его старое тело, словно перед ним лежал кусок мяса. Ронни трясло от злости, стоило только предположить, насколько у этого говнюка простые взгляды на жизнь, смерть и Бернадетт. Ублюдок должен сдохнуть, здесь, рядом с его трупом, и это положит конец его бессердечному ремеслу.

Углы савана приняли грубую форму рук, таких, как подсказывала Ронни память. В новых условиях ему казалось естественным воссоздать свой прежний образ. Сначала он сделал руки, затем – пальцы, крупные, больше походившие на обрубки. Словно бледная копия Адама, сотворенная из ткани.

Стоило рукам появиться, и они тут же схватили патологоанатома за шею. Они ничего не осязали, и было сложно судить, с какой силой он давит на пульсирующие под кожей жилы, так что Ронни просто сжимал пальцы так усердно, как только мог. Лицо патологоанатома потемнело, а его сливовый язык вывалился изо рта, как наконечник копья, твердый и острый. В своем рвении Ронни сломал ему шею: она внезапно хрустнула, и голова повисла под пугающим углом. Поток пустых извинений давно иссяк.

Ронни позволил патологоанатому упасть на начищенный пол и уставился на сотворенные им руки через две крохотные дыры в покрытом пятнами полотне, заменявшие ему глаза.

В новом теле он чувствовал себе увереннее и, о боже, гораздо сильнее; он абсолютно без труда сломал ублюдку шею. Заняв это странное бескровное полотно, он освободился от человеческих слабостей.

Внезапно для себя он почувствовал, как его наполняет, вздымает ветер. Конечно, он мог летать, как простыня по воздуху, или, если ему так хотелось, принять форму кулака и избить мир до потери сознания. Его возможности были бесконечны.

И все же… Ронни чувствовал, что в лучшем случае пробудет в саване недолго. Рано или поздно тот захочет вернуться к привычному для него существованию, стать бесполезным куском ткани, и его истинная безвольная природа возобладает. Это тело не подарили ему, а лишь одолжили; ему оставалось как можно лучше воспользоваться им для мести. Он расставил приоритеты правильно. Для начала он найдет Майкла Магуайра и расправится с ним. Потом, если останется время, увидится с детьми. Но будет глупо явиться к ним в образе летающего савана. Гораздо лучше поработать над иллюзией человечности, посмотреть, получится ли ее усовершенствовать.