Великий Рузвельт. "Лис в львиной шкуре" - Виктор Мальков

Ключевое значение для понимания всех перипетий сложной и трудной борьбы двух линий во внешнеполитическом курсе США накануне Крымской конференции, мотивов, которыми руководствовался президент Рузвельт и его сторонники, равно как и их противники, имеет ряд важных и далеко неоднозначных событий, случившихся в период активной подготовки к ней и затрагивавших проблему атомного оружия, завершения исследовательской стадии и принятия решения о его использовании. В первую очередь следует назвать 2-ю англо-американскую встречу в Квебеке (сентябрь 1944 г.) и затем беседы Рузвельта и Черчилля с глазу на глаз в Гайд-Парке (штат Нью-Йорк), увенчанные знаменитой «Запиской» от 19 сентября. В ней оба лидера согласились держать в тайне от России все, что касается атомной бомбы. Рузвельт на совещании в Овальном кабинете Белого дома 22 сентября, говоря об эффекте атомной бомбы на международные отношения после войны, как будто подтвердил эту позицию, высказав мысль о превращении США и Англии в совместный атомный патруль {119}. В таком понимании своей миссии гаранта безопасности в послевоенном мире США вступали в противоречие с выдвинутой ранее идеей равноправного сотрудничества всех великих держав, входивших в антигитлеровскую коалицию, в деле поддержания мира. Но скорее всего, не будучи посвященным своими советниками во все детали атомной проблемы, Рузвельт отодвигал ее обдумывание «на потом», ставя его в зависимость от решений более неотложных по важности, таких, например, как создание международной организации безопасности и координация военных планов на заключительном этапе войны. Вопрос о будущей международной организации безопасности был отнесен Рузвельтом к числу тех неотложных «стратегических решений» {120}, судьба которых неразрывно связывалась со встречей в верхах.

Существовали и другие причины, которые побуждали Рузвельта вопреки усилиям влиятельных консерваторов и английского премьера настойчиво и безоговорочно добиваться совместно с советским руководством согласования стратегических планов ведения войны и послевоенного мирного урегулирования. К их числу относился и вопрос о завершении войны на Тихом океане {121}. Заверения Рузвельта в том, что он «готов куда угодно лететь или ехать» {122} для встречи «большой тройки», отражали не только его собственное понимание роли СССР как важнейшего фактора достижения победы в войне. Признание этого факта содержалось и во многих важных документах военного руководства США начиная с 1943 г. Мотивы в пользу укрепления военного сотрудничества с Советским Союзом в этих документах были выражены абсолютно определенно: «ситуация силы» изменилась в пользу СССР, без него победа в войне с державами «оси» в Европе и на Дальнем Востоке немыслима {123}.

Бросается в глаза, что в то время, как в конгрессе и в консервативной печати США усиливались нападки на внешнюю политику рузвельтовской администрации, и в особенности на ее курс в советско-американских отношениях, дипломатические и военные представители США в Москве прилагали самые энергичные усилия с целью заручиться еще раз согласием советского руководства на вступление СССР в войну с Японией и тем самым гарантировать поражение японского милитаризма путем сокрушения опорных сил наземных войск японской армии. В своей секретной депеше из Москвы в военное министерство США от 17 октября 1944 г. генерал Дин, сообщив о положительном отношении Сталина к предложению Рузвельта о встрече «где-нибудь в районе Черного моря», специально выделил слова главы советского правительства, подтвердившего свою готовность обсудить «ситуацию на Дальнем Востоке» и выразившего уверенность, что оба они (Сталин и Рузвельт) найдут путь к «определенным соглашениям» по этому вопросу {124}. Дин писал об этом как о самом большом событии. Заметное недовольство американских представителей в Москве вызывало только отклонение советским военным руководством нереальных сроков вступления СССР в войну с Японией {126}.

Военная обстановка оправдывала дипломатию «крепких рукопожатий». Предпринятое германским командованием контрнаступление в районе Арденн, поставившее армии Эйзенхауэра в тяжелое положение, драматическим образом подтвердило вывод о том, что Германия способна еще вести крупные операции, сохраняя шансы сорвать стратегические замыслы западных союзников. Черчилль не случайно на первой же встрече со Сталиным 4 февраля 1945 г. в Воронцовском дворце накануне открытия Ялтинской конференции спросил своего собеседника, что он думает о наступлении Рундштедта {126}. Тревога премьер-министра за судьбу англо-американских войск не улеглась еще и в феврале, хотя начатое 12 января по настоятельной просьбе союзников новое мощное наступление советских войск по широкому фронту от Карпат до Балтийского моря давно сняло все вопросы о возможных тяжких последствиях отчаянного арденнского броска гитлеровцев.

Для Рузвельта прорыв немцев в Арденнах также был сильным потрясением. Под этим впечатлением он вновь и вновь возвращался к размышлению о риске затягивания финальной стадии войны на Дальнем Востоке. Вовлечение в нее Советского Союза приобретало значение императива и с точки зрения успеха или неуспеха четвертого срока. Вот почему, будучи избранным в четвертый раз президентом США Рузвельт решил не изменять своей роли связующего звена «большой тройки». Красноречивым подтверждением тому была его просьба к своим советникам и спичрайтерам в работе над очередным ежегодным посланием конгрессу «О положении страны» сделать особый упор на важность сохранения тесных союзнических отношений. Президент хотел, чтобы его слова были услышаны не только в Сан-Диего, Чикаго, Нью-Йорке и Вашингтоне, но и в Лондоне, Москве, Берлине и Токио. «Чем ближе мы приближаемся к сокрушению наших врагов, – говорилось в послании, над которым работали Р. Шервуд, А. Маклиш, С. Розенман и др., – тем больше мы сознаем существующие различия между победителями. Мы не должны позволить этим различиям разъединить нас и сделать нас незрячими в отношении наших более важных общих и долговременных интересов, которыми мы руководствуемся, стремясь одержать победу в войне и создать основы прочного мира. Международное сотрудничество, на которое должен опираться этот длительный мир, не может быть улицей с односторонним движением. Народы не всегда смотрят на вещи или думают одинаково; ни один народ также не может оказать услугу международному сотрудничеству и прогрессу, возомнив, что он владеет монополией на истину или на добродетель…» {127}

Укор должен был прозвучать предупреждением как для сторонников Pax Americana в промышленных кругах и средствах массовой информации, так и для сверхпатриотов в палатах конгресса, досаждавших президента чванливым упоением американской мощью, имперским высокомерием и стремлением отгородить Америку, «оазис свободы», от мировых проблем частоколом из политического морализаторства. Рузвельт называл этот тип политиков «страусами» {128}, не желающими видеть мир таким, какой он есть. Между тем, только взаимодействуя с ним, США могли достичь поставленных целей.

Послание президента было зачитано в конгрессе 6 января 1945 г. клерком и встречено холодно. Конгрессмены рассчитывали услышать от Рузвельта другое. Но «другое» для Рузвельта было исключено.

Политически слишком многое было поставлено на карту. Неудивительно, что после начала операции немецких войск в Арденнах генерал Дин, находясь в Москве, не упускал случая, чтобы вновь и вновь не обратить внимания советского руководства на необходимость ускорения наступательных операций Красной Армии на советско-германском фронте для оказания помощи Эйзенхауэру. Но это было еще не самое главное доказательство того, что всё военное планирование западных союзников находилось в прямой зависимости от достижения договоренности с Советским Союзом по широкому комплексу вопросов межсоюзнических отношений, военных и политических. Судьба тихоокеанского театра предстала особой гранью. Рузвельт накануне отъезда в Ялту направил послание Сталину (получено в Москве 18 января 1945 г.), в котором говорилось: «Подвиги, совершенные Вашими героическими воинами раньше, и эффективность, которую они уже продемонстрировали в этом наступлении (Висло-Одерская операция. – В.М.), дают все основания надеяться на скорые успехи наших войск на обоих фронтах. Время, необходимое для того, чтобы заставить капитулировать наших варварских противников, будет резко сокращено умелой координацией наших совместных действий» {129}. Послание завершалось выражением надежды «быстрой ликвидации японской угрозы всем нашим союзникам» после скорого краха Германии. Важно отметить, что появившиеся было колебания Рузвельта в отношении места встречи в верхах в конце декабря полностью отпали. После Арденн сюрпризы в финальной стадии войны с Японией представлялись еще более нежелательными.