Жестокая любовь государя - Евгений Сухов

— Что же ты предлагаешь, песий сын, нового государя выбирать?! — воспалился митрополит. — На мятеж народ подбиваешь! Не слушайте его, служить мы должны тому государю, который нам дан божьей милостью, а не мятежным хотением! Если не покаемся сейчас мы перед Иваном Васильевичем, так уедет он с родной вотчины в дальние края. Вот тогда и нахлебаемся мы досыта горюшка. Быть без царя — все равно что жить сиротинушкой без матушки и без батюшки. Вот и в челобитной своей государь отписал, что не винит он свою челядь и холопов, а в лихоимстве судит ближних бояр!

Всколыхнулась людская масса, забурлила. Митрополиту показалось, что выплеснет она сейчас на крыльцо и сметет ближние чины.

— Мятежные речи глаголешь, Афанасий, народ на смуту подбиваешь! Кто тогда Москве и государю служить станет?! — возроптал Федор Шуйский.

— Да мы сами изменников покарать готовы! — подал голос Морозов.

— Не отпустим бояр со двора, пока не побожатся, — науськивал московитов на вельмож Афанасий. И всем стало ясно: скажет владыка: «Ату изменников!» — и растащит челядь лучших людей по сторонам стаей озлобленных псов.

— Не отпустим! — охотно подхватили московиты, предчувствуя забаву.

Это, пожалуй, поинтереснее, чем потеха на Масленицу. Не каждый день ближние бояре шею для бития подставляют.

— А может, государю царствие в тягость стало? Может, и стоит отречение принять да другого самодержца выбрать? Если пастырь слеп, так как бы он нас всех в зловонную яму не потянул! — посмел возроптать Федор Скопин.

Пожалел Циклоп Гордей, что отправил братию в разные стороны: кого милостыню собирать, а кого на большую дорогу купеческую мошну трясти. Вот сейчас самое время, чтобы перекричать московитов: «Нового царя давай!» Вот тогда и выбрали бы боярина попокладистее, а затем окружили бы разбойной опекой.

— Московиты! — завопил митрополит. — Устами Федьки глаголет сам дьявол! Узнаю его поганую речь. Скоро он станет говорить, что сатанинский присмотр лучше божьей благодати. Смотрите, московиты, дьяволы над его головой летают и в уши Федьке поганые речи нашептывают! — Отступили передние ряды, тесня задних, и страх пронесся над толпой. — Покайся, грешный! Только тогда ты и можешь найти себе спасение. Покайся, если не хочешь на бедовую голову снискать праведную анафему! Кайся! — совсем разошелся Афанасий. И всем присутствующим показалось, что устами неистового монаха глаголет сам господь.

— Каюсь я, господи! Каюсь! Каюсь! — крестился Федор, всерьез испугавшись анафемы. Вот тогда не только в церковь не войти, даже церковную изгородь не переступить — камнями забросают!

— К государю идите, в ноги ему упадите, прощения просите! Если господь позволит, может, тогда и вернется на царствие Иван Васильевич! — наставлял митрополит.

— Вот что я вам скажу, государи, — подался вперед Горбатый Александр. Боярином он был видным, уже тогда заседал в Думе, когда многие из чинов только народились. — Ехать нам надо к государю, и немедленно! Если мы и примем царское отречение, то каково нам далее быть? Даже если и изберем мы государя, то как же он посмеет на чужой двор прийти и на трон сесть, на котором до него Иван Васильевич восседал?! — обрушился с упреками боярин.

Стоявшие рядом князья пыжились: ведь еще вчера Горбатый призвал к себе старших Рюриковичей и, возведя глаза к потолку, восхвалял судьбу, что смилостивилась она над князьями и отправила самодержца в чертову дыру коротать свой век. Пил на радостях Александр горькую, хлопал себя по лоснящимся портам и орал, что заживет теперь лучше прежнего, а на царствие надо избрать кого посговорчивее, чтобы самим у трона стоять и перстом государю указывать. Даже гордыня Александра Горбатого переломилась о мятежный дух собравшихся холопов.

— Хозяином можно быть только в своем доме, со своим порядком чужую горницу не переступают, — продолжал вещать боярин. — Звать надо государя на царствие!

— Звать! — восторжествовали московиты.

— Звать! — почти искренне отозвались стоявшие рядом бояре.

Пожив немного у гостеприимного попа и переломав в большой кручине все лавки и столы, Иван Васильевич отбыл в Александровскую слободу. Хозяин пытался удержать желанного гостя — говорил, что такие столы сделает, что в самой Москве не сыскать, обещал сокрушить государеву кручину целебными травами, но Иван Васильевич отмахнулся от него, как от назойливой козявки, и повелел собираться в дорогу. А поп, несмотря на никольские морозы, стоял на крыльце без шапки и наблюдал за тем, как челядь не торопясь запрягает ленивых лошадок.

Александровская слобода — любимое место государя. Сюда он приезжал не только в великую печаль, но и тогда, когда сердце бередила несказанная радость. С малолетства он помнил здесь каждый уголок и обихаживал двор монастыря с той страстью, с какой купец раскладывает на прилавках выгодный товар: перед собором велел посадить цветы, у входа — яблони, а двор распорядился выложить в белый камень, да чтоб один к одному был и колеса телег при езде не прыгали.

Староста слободы, игумен монастыря неустанно поддерживали все улицы в опрятности, а если замечали где по углам запрятанную грязь, секли немилосердно, воспринимая ротозейство едва ли не за разбой.

Частенько Иван Васильевич наведывался сюда с девками. Для такого случая игумен держал для государя баньку, строенную из кирпича, чтоб тепло подолее хранило, а усердием монахов рядом был вырыт пруд, где после банного жару полоскался государь с полюбовницами, оставляя в воде грех.

Все здесь жило в ожидании государя. В подвалах монастыря в крепких дубовых бочках хранилось рейнское вино, до которого Иван Васильевич был большой любитель, в охотничьей комнате висели арбалеты и пищали — одно из давних развлечений государя. В огромных прудах за слободой плавали осетры, всегда готовые порадовать царя-батюшку сочным мясом. А простыней для царя наготовлено столько, что хватит на три года безвылазного проживания.

Чаще Иван Васильевич бывал здесь летом, когда можно побродить по полям, где высокая трава скрывала даже сохатых. Зная о пристрастии государя гулять среди лугов, их берегли так же свято, как и ризницу с монашескими сокровищами. Траву запрещали косить, вытаптывать, и теперь в ней водилось несметное количество певчих птиц.

Особой гордостью мужского монастыря являлся сосновый бор, который изобиловал грибами, но самое главное в нем было то, что росла в чаще редкая ягода — медвежьи слезы. Бросишь несколько ягодок в кипяток и такой настой получишь, что по крепости браге не уступит, а по духу лучше медовухи будет. Вот до этого навару Иван Васильевич и был большой охотник, а потому и собирали монахи ягоду впрок — высушивали, складывали урожай в мешки и корзины, а отведать ягод давали только самым именитым гостям, приправляя ими мясные блюда.

Кусты с ягодами охраняли особо, и послушники ходили в лес с тем порядком, с каким праведный монах обязан выстаивать ежедневную службу.

Заповедный был край у Александровской слободы — не рубили здесь деревьев, не рвали цветов, и ребятне запрещалось купаться в прудах, чтобы грешными телами не измарать царскую рыбу.