Часть 1. Ранняя поэзия - Коллектив авторов

сердце человеческое. Оно то зеркало духа, которое на глади своих бездонных вод способно отразить все мыслимое. Однако человека обуревают страсти, они будоражат гладь зеркала, и та отражает лишь самое грубое, самое поверхностное и зримое. Конечно, все в конечном итоге рождено Дао и является его манифестацией, но уровень приближения, степень опосредования различны. Рабу страстей и желаний, охваченному жаждой обладания, доступен только близкий мир форм — наш материальный мир. Тому же, кто сумел смирить в себе боренье страстей, отказался от желания самоутвердиться в деяниях или словах, доступно самое запредельное.

Надо сказать, что отсутствие в древнекитайском языке каких-либо грамматических формантов (рода, лица, числа, времени и т.д.) и знаков препинания, включая точку, подчас очень затрудняет понимание смысла. На фоне предельной афористичности стиха и нарочитой его затемненности от непосвященного это обстоятельство позволяет членить текст по-разному, соответственно получая различный смысл.

Наш перевод основан на традиционном понимании Лао-цзы, идущем от его первых комментаторов Хэшан-гуна, "Старца с берегов Желтой Реки", Ван Би и др. В пользу его говорит также вариант двух самых древних рукописей "Дао дэ цзина", найденных в захоронениях Мавандуя (II в. до н. э.). Однако в эпоху "неоконфуцианства" появилось, а ныне широко распространилось в Китае другое прочтение 4-й — 12-й строк. Оно делает стих более "философичным", направляет внимание от субъекта в сторону объективного мира. Если в традиционном прочтении иероглифы "есть" и "нет" (йоу, у) отнесены к последующим "желаниям" или "Имени", то большинство современных китайских филологов отделяет их от последующего текста запятой и толкует как термины: "Бытие" и "Небытие". Соответственно данное место читается так:

Небытие

Назовем началом Небес и Земли,

Бытие Назовем праматерью всех вещей.

Итак, в вечном Небытии

Стремись узреть потаенное,

В вечном Бытии

Старайся видеть предельное.

Оба они имеют один исток.

Но их различает имя...

и т. д. Подкупающая логичность этой трактовки была поколеблена только находкой древних рукописей, которые подтвердили достоверность древней традиции, с одной стороны, и ненадежность привнесения логики иного времени в так называемые "боговдохновенные" тексты — с другой.

Концовка стиха требует особого терминологического пояснения.

Человек, чей внутренний взор не замутнен борением страстей и желаний, чье сердце подобно ровному зеркалу вод, не колеблемому ветрами, отражает в себе все — от близкой пагоды до далекой звезды, — такой человек способен овладеть самым недоступным, самым неуловимым (мяо). Для него нет преград — вплоть до возможности опуститься по лестнице времен к первоначалу мира, когда Предвечное Имя еще не прозвучало. Знание человека обычного, обуреваемого страстями, находящегося во власти желаний, более ограниченно, предельно. Лишь размытые очертания сокровенного проступают в замутненном зеркале его сердца, его знанию доступно лишь бытие, вызванное к жизни Именем вещи и явления феноменального мира. Разумеется, и Бытие, и тем более Небытие есть тайна — но высшее знание дается лишь проникновением в Тайну из тайн!

То, что мы переводим здесь как "тайну", в оригинале обозначено словом "сюань", что трактуется комментаторами и переводчиками, как "темное", "тайное", "сокровенное", "мистическое". У Лао-цзы в стихе 10-м мы прочитаем о всепроникающем "мистическом взоре" (сюаньлань), а комментатор Гу Хуань (V в.) определяет "сюань" как "нечто глубочайше-отдаленное". Первоначальное же значение слова "сюань" — тот священный черный цвет, который образуется многократным погружением материи в особый красный краситель; чернота эта с неким отсветом, что уловит не каждый.

Черный цвет "сюань" есть изначальный цвет Неба, Космоса. Потому-то комментаторы, начиная со "Старца с берегов Желтой Реки", в один голос утверждают, что речь идет о небесном, т.е. космическом. "Тайна из тайн" — это значит, что "в Небе есть еще небо!» (а может быть: "Еще небеса!") — утверждает Старец, а вслед за ним другие комментаторы. И лишь проникновение в запредельные сферы может дать человеку истинное знание. Что же касается слов, то они не в состоянии адекватно передать внечувственный опыт — единственный способ приближения к сути вещей. А чтобы сразу дать почувствовать эту беспомощность слов, развенчать иллюзию понятийного познания, автор "Дао дэ цзина" начинает словесную игру уже в первых строках.

Открывая стих двумя ключевыми понятиями — Пути (Дао) и Имени (Мин), Лао-цзы не без тайного умысла употребляет оба слова сразу в глагольном значении и в значении существительного, так что каждое из понятий как бы определяется через себя самое. Многофункциональность слова в древнем языке в общем позволяет это сделать, хотя и Дао, и Мин в древних текстах употребляются почти исключительно как понятия предметные. Путаницы такая полифоничность здесь не вызывает: какой бы комментарий мы ни взяли, все сходятся на том, что Дао в глагольном его употреблении означает "говорить", а мин — "называть". Тем не менее некоторая размытость понятий все же ощущается; и переводчикам порой хочется как-то сблизить между собой глагольное и предметное значения слова Дао в первой строке. "Есть пути, но Путь неначертаем" (т. е. его не проложить на карте или местности), — переводит Р. Блекни. "Путь, по которому можно пройти, — это не Вечный Путь", — переводил в свое время и автор этих строк.

Итак, знание не в слове или понятии, оно лежит за пределами рационального, и человек может надеяться познать все сущее и несуществующее, только проникнув до "второго неба" ("раннего Неба"? — сянь тянь. — И. Лисевич), до тайных сфер.

Источник: Лао-Цзы. "Книга Пути и благодати" пер. И. Лисевича, 2002, стр. 49

2. Самовоспитание ("Стоит лишь всем в Поднебесной познать, что прекрасное прекрасно — и оно уже зло!...")

Стоит лишь всем в Поднебесной познать, что прекрасное прекрасно — и оно уже зло!

Стоит познать, что добро есть добро — и оно уже не добро!

Ибо существующее и несуществующее одно другое порождает,

Трудное и легкое одно другое образует,

Длинное с коротким дают друг другу тело,

Высокое с низким друг к другу тянутся,

Звук и напев друг с другом согласуются,

"До" и "после" друг за другом следуют...

Оттого-то мудрец, пребывая в недеянии,

Творит безмолвное поучение.

Созидает легионы вещей — и их не отвергает.

Рождает, но не владеет,

Творит, но не гордится.

Заслуги растут, но ими он не живет.

А коль скоро ими он не живет,

Они его не покинут...

Комментарий И.С. Лисевича

Что есть Добро