Жаклин Кеннеди. Американская королева - Сара Брэдфорд

Поместье Онассиса в Глифаде тоже выглядело не совсем так, как привыкла Джеки. По словам одного из друзей, виллы в Глифаде были «в типично афинском буржуазном вкусе. Их было две, земля-то принадлежала семье, и заправляли там сестры Онассиса, его родная сестра Артемида и сводные… Он их всех любил, но Артемиду выделял, во-первых, она его родная сестра, вдобавок старшая, а кроме того, она всегда его защищала и жизнь бы за него отдала. Прибегала по первому зову, в любое время дня и ночи, со всем радушием. Большим умом Артемида не отличалась, не умела поддержать беседу, зато была предана семье, заботилась о его доме, расположенном по соседству. К Джеки Артемида относилась очень тепло, поскольку хотела, чтобы брат был счастлив, да и обаяние Джеки производило впечатление. Ну а Джеки, по-моему, находила все это немного… непривычным».

Дамарис, леди Стюарт, жена британского посла в Афинах сэра Майкла Стюарта, описывала глифадские виллы Онассисов как «ужасные, безвкусные и совершенно неинтересные». Когда Джеки пригласила ее отобедать там с нею и с Артемидой, у леди Стюарт сложилось впечатление, что Джеки не имела касательства к ведению тамошнего хозяйства. «Когда мы с ней обедали, он [Онассис], видимо, обедал в соседнем доме, так как блюда носили туда-сюда через лужайку… Когда настал черед пудинга – это оказался покупной шоколадный торт, – нам подали половину, вторая половина, наверное, отправилась к Онассису… По моему ощущению, – продолжала леди Стюарт, – Джеки скучала и никоим образом не чувствовала себя как дома. Едва ли она была в Афинах очень уж счастлива. Хотя она ничего не говорила ни мне, ни общим знакомым, невольно напрашивалась мысль, что она как бы потухла. Почему она вышла за него, для меня загадка, ведь у них не было ничего общего. Конечно, он – фигура мощная, в общепринятом смысле привлекательным его не назовешь, и тем не менее очень привлекательный благодаря магнетизму личности. Майкл [посол] видел его куда чаще, чем я, вместе с Яннисом Георгакисом, его правой рукой. Они приходили на ужин, потом говорили, что пойдут в ночной клуб, и он там устраивал скандал, хотя полковники [греческая хунта] это запрещали. Но ему все можно… В клубе он оставался до трех-четырех утра, а в половине седьмого или в семь, как мне говорили, уже брался за работу».

Как-то раз Джеки и Онассис были на неофициальном ужине в британском посольстве. Присутствовали также писатель Патрик Ли Фермор и Яннис Георгакис, которого Ли Фермор назвал «скорее блестящим, но отнюдь не серым кардиналом» Онассиса. Вот что Ли Фермор рассказывал:

Я сидел рядом с Джеки и был совершенно ею очарован. Лицо у нее неправильное, глаза очень широко расставлены, но пленительные, необыкновенные. Голос спокойный, прямо-таки воркующий. Чем-то она напомнила мне спокойных, умненьких девочек с прекрасными манерами, тех, что хотят порадовать других и покоряют все сердца… Онассис, напротив, казался в высшей степени энергичным, притом более симпатичным, чем я предполагал… настроение явно обещало много веселья и смеха. Позднее, за кофе и напитками поизысканнее, мы – Онассис, Яннис и я, – помнится, пели допотопные песенки афинских мюзик-холлов, чем старее, тем лучше, сопровождая их танцевальными па, даже клали руки друг другу на плечи, доказывали умение и согласованность, разом на мгновение замирая, а потом вдруг выделывая быстрые головокружительные коленца, которые, как говорят, родились в опиумных курильнях Смирны… Джеки позднее писала Дамарис [Стюарт], что никогда не видела посольства, превращенного в этакое логово албанских разбойников…

Увы, не все друзья Онассиса относились к Джеки тепло и радушно. Не говоря об Александре и Кристине с их неизменной враждебностью, ее очень недолюбливал Коста Грацос, один из старейших друзей Онассиса и преданный сторонник Кристины и Марии. Грацос недвусмысленно дал понять, что осуждает женитьбу друга на американке. По словам близкого к Онассису человека, «он считал Джеки авантюристкой, которая вышла за Аристо лишь из-за денег, и не скрывал антипатии. По его мнению, от нее Аристотеля ждут одни только неприятности. Из-за Джеки они даже поссорились и какое-то время не разговаривали». Чары Джеки мало-помалу рассеивались, а влияние Косты, напротив, росло.

Александр и Кристина так и не приняли Джеки, а она особо не старалась расположить их к себе. Еще до свадьбы Александр сказал секретарше отца: «Я не буду спать под одной крышей с этой американкой». Когда Джеки приехала, он немедля отослал свои вещи в отель Hilton, объявив, что теперь у него нет дома. Как только Джеки приезжала в Глифаду или на Скорпиос, Александр сразу уезжал. А если изредка оставался, то весьма недвусмысленно выражал свое отношение к мачехе. Как-то раз, когда Джеки обедала в Глифаде с Онассисом, Артемидой и Кики Феруди, Александр отказался присоединиться к ним. Онассис несколько раз вставал из-за стола, пытался уговорить сына спуститься и сесть за стол, но каждый раз возвращался без него, очень злой. В конце концов Александр все же соизволил спуститься, хотя только поковырял еду и не сказал ни слова. Джеки вела себя как ни в чем не бывало, улыбалась и словно бы не замечала враждебного поведения пасынка. Попытки Онассиса уладить ситуацию лишь все ухудшали. Однажды, когда они с Джеки собирались в Нью-Йорк, он велел Джеки подождать, а сам пошел за Александром, хотел, чтобы тот попрощался с Джеки. Через пятнадцать минут Джеки занервничала и, опасаясь опоздать на самолет, отправила за мужем Кики Феруди. Кики нечаянно услышала, как Александр наотрез отказался выполнить просьбу отца. Джеки пришла в ярость и потеряла самообладание. Кики удивилась, когда «миссис Джеки спросила: “Почему твои дети так жестоки ко мне? Я ничем не заслужила подобного обращения”. В результате Аристотель тоже вспылил: “Смотри за своими детьми, а моих оставь в покое!”»

Александр даже свою машину Джеки давать запретил. Джеки не питала иллюзий относительно его враждебности и очень встревожилась, ненароком услышав, как Аристотель обсуждает с Мильтосом Яннакопулосом, кто будет управлять его собственностью в случае его смерти. Он полагал, что этим должен заняться Александр. «Джеки пристально смотрела на мужа, пытаясь привлечь его внимание, – вспоминала Кики, – но он на нее не глядел. Всем, кто видел лицо Джеки, было ясно, что она не в восторге от услышанного. Однако ее муж, расхаживая по палубе, продолжал говорить, словно Джеки тут вообще не было… В конце концов она встала и ушла…»

На самом деле по сравнению с Кристиной Александр был чуть ли не ангелом. «Кристина страшно злилась на мачеху, – вспоминал друг семьи, – ведь у нее самой детство было безрадостное, и потому она изо всех сил цеплялась за отца… Сущий комок нервов, она хваталась за все, что могло обеспечить хоть какую-то защищенность… Она ненавидела всех и каждого из-за собственных комплексов. Кристина была намного моложе меня, но Ари, помню, как-то раз попросил меня пригласить ее на обед, познакомить с молодежью, с афинской жизнью, она ведь выросла не в Греции… Я организовал небольшой обед в ресторане, и она за мной заехала, но осталась в машине, и, когда водитель открыл дверцу, я увидел, что перепуганная Кристина забилась в угол сиденья, боялась, что кто-то ее увидит. Для восемнадцатилетней девушки это ненормально, свидетельство полного нервного истощения. Ари был плохим отцом, Кристине не повезло, причем вдвойне, поскольку Аристотель по традиции занимался бизнесом, зарабатывал деньги, а мать воспитывала детей, только вот ее мать оказалась для этого совершенно непригодной. Тина не стала для своих детей тем, кем Джеки была для своих». Кристина боялась отца как огня и одновременно жаждала его одобрения. При нормальном весе она была очень хорошенькая, с большими темными глазами, тонкими запястьями и щиколотками, но, когда впадала в депрессию, стремительно толстела, и стройная, элегантная Джеки была для нее вечным упреком, даже если бы не угрожала отнять отца. Вдобавок Онассис, по крайней мере в начале супружества, буквально осыпал Джеки подарками, однако по отношению к дочери всегда отличался скупостью. Как-то раз в афинский офис поступил телекс, что из Нью-Йорка вот-вот доставят шубу, заказанную для Джеки. Кристина разоралась и порвала телекс в клочья. Она не скрывала ненависти к мачехе, которую в глаза называла «мадам» или по-гречески «кирия», а за глаза злобно над ней насмехалась. Кики Феруди писала: