Атланты. Моя кругосветная жизнь - Александр Городницкий

В 1987 году в Доме творчества писателей в Пицунде я познакомился со сценаристом Семеном Лунгиным, широко известным по сценарию к знаменитому фильму Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд», и его женой – переводчицей Лилианной Лунгиной, учившейся когда-то в одном классе с Давидом Самойловым. Незадолго до этого в Москве вышла из печати повесть замечательной шведской писательницы Астрид Линдгрен «Рони, дочь разбойника» в переводе Лилианны Лунгиной, и Семен решил сделать на основе повести либретто музыкального спектакля для Центрального детского театра в Москве. Мне, по договору с театром, с подачи Семена Лунгина, были заказаны тексты песен для спектакля. Для создания музыки к песням была приглашена специальная дама-композитор. Я прочел детскую повесть в превосходном переводе Лунгиной, и она мне чрезвычайно понравилась. В феврале 1988 года, сидя в Малеевке и внимательно изучив книжку Астрид Линдгрен и сценарий Лунгина, я тут же написал пять песен к этому спектаклю. Увы, и им не суждено было прозвучать со сцены. Спектакль этот, уже включенный в годовой план театра, так и не состоялся, а песни пополнили и без того уже объемистый список моих невостребованных театральных песен, став для меня теперь своеобразной памятью о замечательной супружеской паре Лунгиных.

Впрочем, одна из написанных тогда песен «Марш серых гномов» приобрела самостоятельно некоторую популярность. Дело в том, что действие сказочной повести происходит в сказочном скандинавском лесу. Ну а раз лес сказочный, то там обитают разного рода неприятные и даже страшные существа, например хищные птицы друды со стальными клювами, которые охотятся на людей. Но самый опасный вид нечисти – это так называемые серые гномы. Они не имеют ничего общего с добрыми и мудрыми толкиеновскими гномами. Это совсем другая популяция. Днем они незаметно прячутся где-то в кустах и оживают только ночью, когда они собираются в большие стаи и подкарауливают одиноких путников в самых глухих участках леса, чтобы напасть на них всем скопом. А дальше происходит вот что. Если ты их не боишься, они остаются маленькими, серыми и безвредными. Но если ты их начинаешь бояться (а они это чувствуют на расстоянии), то сразу вырастают пропорционально твоему страху и становятся агрессивными – могут зацарапать, закусать, выпить кровь. И, с одной стороны, надо как бы их не бояться, и тогда все обойдется, а с другой – как же их не бояться, если ты один, их много, а лес глухой и безлюдный? В их мрачном марше нечаянным образом отразились некоторые нотки, созвучные нашим «национал-патриотам». В этом я окончательно убедился, когда на каком-то вечере получил записку такого содержания: «Погоди, жидовская морда, мы к власти придем – тебя первого за ноги повесим». И подпись: «Серые гномы».

В середине 90-х годов я познакомился с замечательным артистом Юрием Никулиным. Оказалось, что песня про жену французского посла очень ему нравится, и он пригласил меня к себе на Цветной бульвар, в старое здание Московского цирка, директором которого он тогда был. По этому поводу была организована съемка телеканалом РЕН ТВ, и мы вдвоем с Никулиным, прямо в его кабинете, под гитару Михаила Столяра лихо исполнили эту песню перед телекамерами, предварительно подкрепив свои силы рюмкой коньяка. Не успели мы допеть песню, как в кабинете раздался резкий телефонный звонок. Никулин снял трубку со стоящего на столе аппарата в форме собаки, и, по мере того как он слушал, лицо его все больше мрачнело. «Как из посольства?» – переспросил он. «Какие неприятности? Ну вот, – обратился он ко мне, – уже настучали. Сейчас забирать приедут». Я не сразу догадался, что это розыгрыш. Он подарил мне на память свою знаменитую книжку анекдотов, из которой тут же рассказал мне один: «Саня, знаешь, какая разница между киллером и еврейской мамой? С киллером можно договориться». Через пару лет и его не стало.

В 2000 году я приехал в Питер на вечер, посвященный шестидесятилетнему юбилею моего давнего друга замечательного актера и режиссера Владимира Рецептера, на котором он попросил меня быть ведущим. Вечер проходил в старинном особняке на Фонтанке, неподалеку от Аничкова дворца. Присутствовал весь состав Большого драматического театра имени Товстоногова. Было по-праздничному шумно, зачитывались правительственные телеграммы, был разыгран капустник. Сам Володя читал смешной отрывок из своей прозы «Прощай, БДТ!», где описывались приключения труппы на первых гастролях в Японии, связанные с приобретением японских ковров. Уже на фуршете за столом рядом со мной оказалась шумная и энергичная худощавая женщина со следами былой красоты на потраченном гримом лице. Когда она заговорила, попросив налить ей водки, я тут же понял, что это Нина Ольхина, немедленно опознав ее неповторимый серебряный голос, запомнившийся мне на долгие года. Моя любимая актриса из старого БДТ, в которую я был по-мальчишески влюблен много лет, еще с седьмого класса. Господи, как она была хороша в 57-м году в тунике Клеи в спектакле «Эзоп» по пьесе Гильерме Фигейредо «Лиса и виноград», когда закидывала назад голову с тяжелой кладкой золотых волос, демонстрируя онемевшему залу свою беломраморную шею, и, педалируя низкие ноты страстной любовницы, говорила: «Ксанф, ступай и выпей море!»

Я никогда прежде не видел ее вблизи, только с галерки, доступной на скудную студенческую стипендию, жадно прижав к глазам взятый в гардеробе жалкий театральный биноклик, никогда не дававший нужной резкости.

Нина Ольхина, снившаяся мне по ночам в неожиданных юношеских снах. Нина Ольхина, чей голос озвучивал для меня мои первые стихи, и они обманчиво казались лучше, чем были на самом деле. Нина Ольхина, к которой я за все годы, даже в горняцкой форме с золочеными вензелями контрпогон, так и не осмелился подойти с букетиком бледных ленинградских цветочков, справедливо полагая, что она – небожительница, а я – «из публики»…

И сладкая ностальгия по первой школьной театральной любви и утраченной жизни влажной и теплой болью охватила мое сердце.

Мой сын от первого брака, Владимир Городницкий, в 1987 году уехал из Ленинграда в Израиль. Теперь он Зеев. В Израиле у меня сейчас три внучки, три правнучки и один правнук. И еще не вечер. Сын мой – санитарный врач, работает в системе здравоохранения и по мере своих сил борется с бактериями. Уехал он по религиозным убеждениям и живет теперь в Иерусалиме, в религиозном районе Рамот-Гимель. Религиозным он стал еще в Ленинграде, учась в институте. Для меня это в свое время было полной неожиданностью и большим источником переживаний. Полагаю, однако, что каждый человек вправе искать счастья и Бога там, где он его находит. И каждый вправе строить свою жизнь по собственным законам, особенно если он жил хотя бы несколько десятилетий в Советском Союзе с его неприкрытым государственным и «народным» антисемитизмом, где единственной формой диссидентства для еврейской молодежи в конце 70-х годов было ощущение себя верующим, религиозным евреем.