Собор. Роман о петербургском зодчем - Ирина Измайлова

– Кошелек пожалуйте, сударь! – с усмешкой ответил хриплоголосый, вновь беря его за рукав.

– Прочь руки! – Резким движением он вырвался и отступил к перилам моста, чтобы по крайней мере все четверо грабителей оказались перед ним.

Здравый смысл подсказывал, что схватка будет безнадежна, а помощь ниоткуда не придет… Дом был рядом, но что проку? Крика там никто не услышит, а растолкать эту четверку и кинуться к дому бегом едва ли удастся, да и бежать им в валенках удобнее, чем ему в скользящих по снегу сапогах…

Не говоря ни слова, Монферран вытащил кошелек и небрежным движением швырнул его на снег. Один из грабителей тут же его поднял и, растопырив в улыбке черную круглую бороду, воскликнул:

– Вот люблю людей добрых, нежадных… Надо полагать, вашей милости и шубы для бедняков жалко не будет? Снимите, сделайте милость! Или вам помочь?

– А вот это уже черта с два!

Теперь Огюст не смог, да и не захотел подавить порыв ярости. Одним быстрым и точным движением он выбросил вперед свою трость, и набалдашник ее опустился на голову бородатому верзиле. Тот, вскрикнув, опрокинулся в снег, другой попытался схватить архитектора за руку, но получил в свою очередь удар по шее и тоже упал.

Двое оставшихся грабителей в растерянности отскочили, и Монферран, ринувшись вперед, выскочил из их круга и бросился к дому.

– Держи его! – заорал кто-то сзади.

Пожалуй, Огюст ушел бы от них – злость придала ему сил, но, пробежав шагов сорок, он оступился и с разбега упал на одно колено. Он успел подняться, успел увидеть, как его обгоняет один из грабителей, успел вскинуть трость, чтобы вновь очистить себе дорогу, но тут сзади на голову ему обрушился тяжелый удар, и он, пошатнувшись, упал грудью на решетку набережной.

Когда он обернулся, новый удар, направленный прямо в лицо, швырнул его на колени. В ушах архитектора раздался пронзительный звон, а в голове промелькнуло несколько сумбурных мыслей: «Ну надо же было схватиться с четырьмя сразу!.. Вот дурак! Снял бы шубу, и все тут… А теперь они тебя изувечат, а то и убьют. О Господи, и ведь дом вот он, рядом!..»

– Ну что, будет с тебя или, может, прибавить на чаек? – раздался над его головой голос чернобородого. – Сымай шубейку, не то я тебя сейчас снег есть заставлю!

Монферран поднял голову, рукавом вытер струйку крови у себя на лице и, переведя дыхание, спокойно проговорил:

– А иди ты…

Дальнейший заряд виртуозной мужицкой брани заставил бородатого отшатнуться, затем он выругался в ответ, хотя и не с таким смаком, и круто бешено замахнулся…

Спустя минуту Огюст очнулся и почувствовал, что лежит лицом вниз на обжигающе холодном снегу. На нем не было уже ни шубы, ни шапки, ни даже рукавиц. Чей-то простуженно тонкий голос пропищал:

– Яш, а как же теперя-то? А ну как ты его вовсе, до смерти?..

– Поделом ему! – отозвался голос чернобородого. – Ишь ты, драться начал, да еще этаким матюгом меня отчестил… Пошли-ка, братцы, покуда нелегкая не принесла городового!.. Хорошо, что метеля дворников по каморкам загнала, не то давно бы уж какой выскочил – мы вон от моста куда забежали!

Потом Огюст долго пытался вспомнить, как он ухитрился встать на ноги. Боли он в эти минуты не чувствовал, но холод сразу свел судорогой все тело. Ему казалось, что к ногам привешены тяжеленные гири.

«Куда сейчас? – подумал архитектор, судорожно цепляясь за решетку и одновременно пытаясь отворотом фрака прикрыть грудь. – Свернуть к ближайшему дому, к особняку Ланских? А если там спят и сразу не откроют?.. Я и пяти минут так не выдержу… Дома меня ждут, дворник отворит сразу, даже если уже и запер… Тут недалеко… Только бы не упасть снова!»

– Август Августович! – раздался рядом отчаянный крик Алексея, и свет высоко поднятого фонаря упал на припавшую к решетке фигуру. – Август Августович! Господи Иисусе…

– Не причитай! – сквозь сжатые зубы выдавил Монферран. – Могло быть хуже… Дай руку, пожалуйста…

Появление управляющего сразу привело его в чувство – он понял, что теперь все обошлось… Между тем Алеша поставил фонарь на снег, в мгновение ока стащил с себя полушубок и шапку, надел то и другое на своего хозяина и, подхватив его под руку, потащил к дому.

– Только не буди хозяйку! – прошептал Огюст, падая в вестибюле на стул. – Только ей не говори… Воды принеси мне поскорее!

Он не знал, что десять минут назад Элиза, в который раз подойдя к окну и всматриваясь в метельную мглу, сказала Алексею:

– Алеша, прошу тебя, скажи-ка дворнику, чтоб вышел встретить хозяина… Что-то мне беспокойно! Снег, ветер, фонари почти не горят!

Дворника Алексей посылать не стал, вышел на набережную сам, и, выходит, вовремя вышел…

На следующий день Монферран пошел сутра на строительство, и ему казалось даже, что он чувствует себя вполне сносно. (Кровоподтек на лице удалось запудрить, а нос, как ни странно, совсем не распух.) Но к вечеру он вернулся домой в сильной лихорадке, ночью у него начался жар, а утром Деламье сурово объявил:

– Не исключено воспаление легких, хотя, может быть, и обойдется. Извольте сидеть дома и с постели не вставать, мсье!

Огюст был раздосадован таким приговором – у него было слишком много дел, но пришлось покориться обстоятельствам… Правда, лежать он не мог, ему становилось только хуже. Он попытался работать, но у него тут же мучительно разболелась голова, и архитектор, в душе проклиная всю грабительскую братию, весь день без толку прослонялся по дому, не в силах даже закончить недавно начатый и отложенный каталог и описание своей коллекции греческих и римских камей.

Вечером к нему зашел Штакеншнейдер, чтоб показать рисунки интерьеров своего будущего дворца (того, что он строил для великой княгини Марии Николаевны). Собравшись с силами, Монферран почти час занимался этими рисунками, давал советы Андрею Ивановичу, кое-что помог даже исправить, но наконец не выдержал:

– Больше не могу, сударь мой! Увольте на сегодня… я, видите ли, всерьез расхворался. Голову прямо разламывает. Вы зайдите еще дня через два, а сейчас вас Елена, верно, уже ждет… Поиграйте с нею, ради Бога, не то я вам чего-нибудь не того могу тут начертить…

Андрей Иванович послушно ушел в комнаты управляющего, и его приятельница шалунья Елена поведала ему ужасную историю, случившуюся на набережной Мойки, прибавив к четырем грабителям еще пятерых (так что вышло девять) и перепугав беднягу Штакеншнейдера до крайности.

– Август Августович домой пришел весь в крови! – говорила она, вытаращив глаза и бледнея, так ясно сама себе все это представляла. – Он бы победил их, но оступился… там было скользко, а когда он оступился, его ударили палкой по голове! Но он с ними еще долго дрался, а потом выбежал батюшка, выстрелил из пистолета, и все злодеи разбежались. Батюшка ни одного не убил, потому что торопился и плохо целил!..

Хотя Алексей Васильевич и поправил потом немного Еленин рассказ, Андрей Иванович ушел домой вконец расстроенный…