Ориентализм - Эдвард Вади Саид

сотрудничать с правительствами, чьи планы в исламском мире – это экономическая эксплуатация, доминирование или прямая агрессия, или почему так много исламистов – таких, как сам Льюис, – считают, что их долг – нападать на современные исламские или арабские народы, при этом утверждая, что «классическая» исламская культура тем не менее может быть предметом беспристрастного научного интереса. Лицезрение специалистов по истории средневековых исламских гильдий, отправленных по заданию Госдепартамента для инструктирования местных посольств на предмет американских интересов, связанных с национальной безопасностью в Персидском заливе, никак не напоминает любовь к Элладе, которую Льюис приписывал якобы родственной области классической филологии.

Поэтому и неудивительно, что исламский и арабский ориентализм, всегда готовые отрицать свое сотрудничество с государственной властью, до самого последнего времени не были способны произвести внутренний аудит этих, только что описанных мною связей, и что Льюис может выдавать поразительные утверждения – например, будто критика ориентализма «бессмысленна». Неудивительно также и то, что за редким исключением большинство негативных оценок, которые моя работа получила от «специалистов», оказываются, как и критика Льюиса, всего лишь банальным описанием грубого вторжения чужака в их владения. Единственными специалистами (опять же за некоторыми исключениями), которые попытались разобраться с тем, о чем я говорю, – а это не только содержание ориентализма, но и его отношения, принадлежность, политические тенденции, мировоззрение, – были китаеведы, индологи и молодое поколение ученых – специалистов по Ближнему Востоку, восприимчивых к новым веяниям, а также к политической аргументации, связанным с критикой ориентализма. В качестве примера приведу Бенджамина Шварца[1129] из Гарварда, который, воспользовавшись случаем, в 1982 году в своем президентском обращении к Ассоциации азиатских исследований не только согласился с частью моей критики, но также признал и мои аргументы.

Многие представители старшего поколения арабистов и исламистов отреагировали на мою книгу как на оскорбление, что заменило им саморефлексию, при этом большинство из них использовало такие слова, как «пагубный», «позор», «клевета» – как будто критика сама по себе является непозволительным нарушением их священного академического спокойствия. В случае с Льюисом избранная защита – проявление недобросовестности, поскольку именно он в большей мере, чем другие ориенталисты, был страстным политическим борцом против арабов в Конгрессе, в Commentary и много где еще. Именно поэтому надлежащий ответ ему должен включать в себя и рассмотрение политического и социологического аспектов того, что представляет собой его защита «чести» области его исследований, причем достаточно очевидно, что эта защита представляет собой тщательно продуманную смесь идеологических полуправд, призванных ввести в заблуждение читателя неспециалиста.

Короче говоря, отношения между исламским или арабским ориентализмом и современной европейской культурой можно изучать без одновременного составления списков всех когда-либо живших ориенталистов, всех ориенталистских традиций или всего, что ориенталистами было написано, сваливая потом это всё в кучу как прогнивший и бесполезный империализм. Я так никогда не делал. Невежество заявлять, будто ориентализм – это заговор, а «Запад» – это зло: оба этих утверждения входят в число тех глупостей, которые Льюис и один из его эпигонов, иракский публицист Канан Макийа[1130] безрассудно мне приписывали. С другой стороны, лицемерно замалчивать культурный, политический, идеологический и институциональный контекст, в котором люди пишут, думают и говорят о Востоке, будь то ученые или нет. И как я говорил выше, исключительно важно понимать, что причина, по которой «Ориентализму» противятся столь многие мыслящие не-западные люди, в том, что его современный дискурс совершенно справедливо воспринимается как дискурс власти, корни которой уходят в эпоху колониальных завоеваний. Все это недавно стало темой интересного симпозиума «Колониализм и культура»[1131]. В подобном дискурсе, основанном по большей части на допущении, что ислам монолитен и неизменен и потому удобен «экспертам» для удовлетворения внутренних политических интересов, ни мусульмане, ни арабы, ни другие дегуманизированные народы не видят себя человеческими существами, а своих исследователей – всего лишь учеными. Главным образом в дискурсе современного ориентализма (и в аналогичных ему дискурсах, сконструированных для коренного населения Америки и Африки) дегуманизированные народы видят перманентную тенденцию к отрицанию, подавлению и искажению культурного контекста этой системы мышления с целью поддержания видимости ее научной беспристрастности.

II

И всё же мне бы не хотелось думать, что взгляды Льюиса, какими бы популярными они ни были, стали тем единственным, что возникло за последние пятнадцать лет. Действительно, после распада Советского Союза некоторые ученые и журналисты в США спешили найти новую «империю зла» и объявить таковой ориентализированный ислам. Следствием стал поток унизительных стереотипов, заполнивших электронные и печатные СМИ, которые валили в одну кучу ислам и терроризм, арабов и насилие, Восток и тиранию. В различных частях Среднего и Дальнего Востока в это же время происходил возврат к нативистской религии и примитивному национализму, один из особенно безобразных аспектов которого – всё еще действующая иранская фетва[1132] против Салмана Рушди. Но это далеко не полная картина, и в оставшейся части этого эссе мне хотелось бы поговорить о новых направлениях в исследованиях, критике и интерпретациях, которые, основываясь на тех же положениях, что и моя книга, идут по этому пути куда дальше и, как мне кажется, значительно обогащают наше понимание сложности исторического опыта.

Конечно, ни одно из этих направлений не было совсем уж неожиданным, но и статуса полноправного научного направления или устоявшейся практики ни одно из них до сих пор не получило. Международная ситуация остается поразительно неспокойной, сильно идеологизированной, изменчивой, напряженной и даже убийственной. Несмотря на то, что Советский Союз распался и страны Восточной Европы обрели политическую независимость, модели власти и господства остаются тревожно актуальными. Глобальный Юг, который некогда романтично и даже трогательно именовали третьим миром, запутался в долгах, расколот на множество несвязанных единиц, погряз в проблемах бедности, болезней и отсталости, которые последние десять-пятнадцать лет только множатся. Ушли в небытие Движение неприсоединения[1133] и харизматические лидеры, возглавлявшие борьбу за независимость и деколонизацию. Тревожные примеры этнических конфликтов и локальных войн, не ограничивающихся глобальным Югом, как свидетельствует трагический опыт Боснии, возникают снова и снова. И в Центральной Америке, и на Среднем Востоке, и в Азии Соединенные Штаты остаются господствующей силой, а Европа, беспокойная и всё еще разъединенная, плетется позади.

Пояснения к ситуации на современной мировой арене и попытки культурно и политически ее осмыслить проявились в некоторых случаях поразительно драматически. Я уже упоминал фундаментализм. Его секулярным эквивалентом выступают возврат к национализму и теориям, подчеркивающим кардинальные различия – я уверен, фальшиво всеохватные – культур и цивилизаций. Недавно, к примеру, профессор Самюэль Хантингтон из Гарвардского университета