Девушка под сенью оливы - Лия Флеминг

Завтра Лоис и Алекс уезжают домой, а я задержусь на Крите еще на некоторое время. По случаю их отъезда Сарика решила устроить прощальное барбекю. Да и другие поводы для празднества имелись: моя встреча с Йоландой, жестянка с посланием Брюса, которую мы нашли. Словом, пир на весь мир.

Стоял теплый летний вечер. Воздух, напоенный запахами тимьяна и розмарина, хотелось не вдыхать, а пить как вино. Стол накрыли прямо на улице, зажгли свечи из цитронеллы, запахи которой отпугивают всяких насекомых. Хотя Лоис и Мак предусмотрительно явились на ужин в одежде с длинными рукавами. Да еще и прихватили с собой кучу всяких аэрозолей на случай засилья местной мошкары. Было уже совсем темно: внизу светились огни деревень, разбросанных между гор, создавая просто фантастическое по своей красоте обрамление для нашей трапезы. А там дальше, за горной грядой, накатывались на берег волны Критского моря, похожего в эту пору на темно-рубиновое вино.

Хозяйки постарались на славу, и стол ломился от угощений. Свиные лопатки, зажаренные на гриле, деревенская колбаска, молодая баранина, свежеиспеченный хлеб, кувшины с домашним вином, разнообразнейшие салаты, цыплята, тушенные с рисом и приправами. И, наконец, мороженое и фрукты. Еды наготовили столько, что впору было приглашать на постой целую армию. Я отведала всего понемножку, а Алекс, чтобы не обидеть хозяев, с готовностью доедал то, что оставалось на моей тарелке.

Потом включили музыку, веселую, жизнерадостную музыку Крита. Молодые пустились в пляс, а нас с Йоландой хватило лишь на то, чтобы отбивать такт ногой. Я глядела на танцующие пары и думала о том, как сердечно встретила семья Йоланды меня и моих родных. Но разве на Крите может быть по-другому? Ведь и меня совсем в другое время и совсем другие люди встречали с не меньшей сердечностью и гостеприимством. А время и в самом деле было другим. Голодное, страшное время, и за каждым углом нас подстерегала опасность.

Ко мне подошел муж Сарики с железной банкой в руке.

– Открыть не получается, – сказал он. – Мы уже и оливковым маслом крышку отмачивали, но она припаялась намертво. Придется резать консервным ножом. Или вы хотите оставить банку целой и ничего не трогать?

– Но ведь самое важное Брюс оставил внутри! А потому режьте без всяких угрызений совести, – ответила я, не колеблясь.

Что бы там ни было, подумала я философски, это все равно станет для меня бесценным подарком из прошлого.

– Но только у меня к вам одна просьба. Содержимое коробки оставьте в банке. Я все достану сама, без свидетелей, ладно?

– Конечно! – улыбнулся мне мужчина, и веселые лучики разбежались в уголках глаз. – Мой дядя хорошо помнит Панайотиса. Говорит, был необыкновенно храбрым человеком. Настоящий воин!

Разумеется, он хотел сказать мне приятное. Но разве не благодаря таким мужественным людям, как Брюс и еще многие сотни других мужчин и женщин, мы все сегодня наслаждаемся свободой? Мы свободны во всех своих проявлениях и чувствах, у нас есть право на забастовки и протесты, на демонстрации и жалобы, на свои культурные и исторические традиции. Разве этого мало?

Спустя какое-то время он позвал меня к себе в мастерскую.

– Готово! – Он протянул мне банку, которую вскрыл ножом, словно это консервы.

Я прижала к себе банку и отошла в сторонку, где мне никто не помешает, и отогнула крышку. Сердце мое забилось от волнения. Ведь к этим вещам прикасался Брюс. Значит, сейчас я почти прикоснусь к нему самому. Внутри лежала небольшая записная книжка, скрученная вдвое. Я осторожно извлекла ее наружу. Тонюсенькие страницы слиплись от времени. Наверное, это дневник, который Брюс вел на Крите. Своеобразный отчет о проделанной работе.

Дрожащими пальцами я стала разбирать страницы, боясь порвать каждый листок. Страница за страницей, испещренные какими-то каракулями и непонятными схемами. Если это дневник, то Брюс вел его вопреки всем правилам. Вверху каждой страницы была проставлена дата, но цифры были такими крохотными, что разобрать их можно только с помощью увеличительного стекла. На одной из последних страниц я обнаружила почти читаемую запись, сделанную более твердым карандашом.

...

Дальше шли пустые страницы, но между ними лежала сложенная фотография. На фотографии – я и Йоланда, заснятые на ее свадьбе. Какие мы молодые и счастливые! Слезы застлали мне глаза. Ах, Брюс! Кто знает, что случилось бы между нами, останься ты жив. Но твой подарок из прошлого – такое утешение! Слезы лились по моим щекам, а я даже не вытирала их. То были живительные слезы, дававшие мне обретение всех смыслов в прожитой жизни. Я трепетно прижала к груди записную книжку.

Так ты все же любил меня, любил, как когда-то любила тебя и я. Прочитав твою исповедь, я с полным правом могу перевернуть ту главу своей непрожитой жизни, в которой описывается, как мы с тобой никогда не были вместе… Я рада, что ты никогда не узнаешь о том, как я тебя предала. Впрочем, хватит об этом…

Сегодня нет поводов для грусти. Сегодня у нас праздник. После стольких лет мы с Йоландой нашли друг друга, а потому надо постараться наверстать упущенное.

А мои секреты – что ж, они останутся со мной. Не стоит обременять своими горестями других. Я хорошо провела время на Крите. Моя поездка превратилась в своеобразное паломничество: я отдала дань уважения погибшим, я обрела живых, а потому надо жить и радоваться жизни.

Лоис, Алекс и Мак, взявшись за руки, пытались изобразить присутствующим сиртаки под музыку из кинофильма «Грек Зорба». Мне со стороны было видно, что получалось пока не очень, но танцоры старались изо всех сил. Кажется, наше путешествие придало новый импульс не только мне. Я сильнее прижала дневник к груди и улыбнулась своим мыслям. Впервые за долгие десятилетия я почувствовала себя по-настоящему свободным человеком. Ведь я вернулась к себе домой, на остров Крит, самый необыкновенный остров на свете.