Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин
Шрифт:
Интервал:
В этих строках высказывается Кавелин во всем его свете как идеалист, вечно юный умом и сердцем.
19 февраля. Пятница. Газеты всей Европы наполнены толками по поводу неудачных и странных речей Скобелева – петербургской и парижской[131].
Не могу себе объяснить, что побудило нашего героя к такой выходке. Трудно допустить, чтобы то была простая невоздержность на язык, необдуманная, безрассудная болтовня. С другой же стороны, неужели он намеренно поднял такой переполох во всей Европе только ради ребяческого желания занять собою внимание на несколько дней? Конечно, подобная эксцентрическая выходка не может встревожить ни берлинское, ни венское правительства при существующих отношениях между тремя империями.
Тем не менее самое возбуждение общественного мнения такими речами, какие произнесены Скобелевым, выказывает больное место в настоящем политическом положении Европы и те черные точки, которых надобно опасаться в будущем. Любопытно знать, как отнесутся к выходкам Скобелева в Петербурге.
В «Инвалиде» продолжают появляться приказы о переменах в формах обмундирования. Теперь дошла очередь и до нас – Свиты государевой. Нас, генерал-адъютантов, также переодевают по образцу кучерскому.
25 февраля. Четверг. Несколько дней тому назад Головнин прислал мне целую коллекцию печатных записок по вопросу о преобразовании реальных училищ и просил меня сообщить ему мое мнение по этому предмету. Дело это мне близкое и всегда меня интересовало; поэтому я охотно и добросовестно исполнил желание моего корреспондента. Рассмотрев внимательно присланные записки, в которых изложены собранные Министерством народного просвещения отзывы разных лиц, я с удовольствием нашел в них почти единогласное подтверждение моего мнения, высказанного при самом рассмотрении проекта графа Толстого десять лет тому назад: сочиненные им тогда реальные училища никуда не годны из-за того, что им придан характер специально-прикладной, или профессиональный. Граф Толстой и компания имели главною целью унизить реальное образование и не допустить, чтоб оно могло стать в конкуренцию с излюбленным им классическим курсом гимназий. Надо отдать справедливость – цель эта достигнута вполне.
Напечатанные теперь мнения о том, в чем именно должно заключаться преобразование реальных училищ, отличаются крайним разнообразием; но огромное большинство голосов находит необходимым дать этим заведениям характер общеобразовательный, а не профессиональный. Исходя из того же начала, я изложил свои предположения по этому вопросу, с приложением даже расписания уроков; сегодня отправил длинное письмо Головнину. Полагаю, что оно будет показано барону Николаи.
1 марта. Понедельник. Вот минул ровно год со времени страшного события, которое до сих пор представляется в памяти каким-то чудовищным кошмаром. Только год, и сколько уже перемен с тех пор, сколько тяжелых, грустных впечатлений, какое изменение в общем настроении и духе времени! Что может значить в судьбах многих миллионов исчезновение одной личности и появление другой на ее месте!
В эту первую годовщину несчастного события я со своею семьей ходил утром в Алупку к обедне, после которой была панихида. Церковь была полна; много было простого народа, рабочих; и в этой простой, скромной обстановке молитва об успокоении души царя-освободителя, царя-мученика отзывалась в сердце несравненно глубже, чем пышные, официальные церемонии при дворе.
6 марта. Суббота. Генерал-адъютант Ванновский прислал мне при письме печатный экземпляр справки, составленной по его приказанию по поводу печатавшихся газетных статей о чрезвычайном будто бы увеличении в течение последнего двадцатилетия в военном ведомстве личного состава управлений и переписки. В письме упомянуто, что государь, по представлении ему этой справки, повелел разослать экземпляры членам бывшей под председательством генерал-адъютанта графа Коцебу комиссии и напечатать в «Инвалиде».
Справка эта, разумеется, приводит к выводу, совершенно противоположному тем нареканиям, которые столько раз уже поднимались на Военное министерство (то есть против меня) относительно мнимого усложнения администрации, развития бюрократизма, расположения переписки, централизации и т. д., и т. д. На поверку выходит совершенно наоборот: в центральных управлениях (в министерстве) за означенный период число чинов убавилось с 1575 до 1266, а число бумаг, входящих и исходящих вместе – с 633 887 до 517 414 (в 1875 году, то есть перед последней войной, было даже всего 454 072). В военно-окружных же управлениях сравнительно с упраздненными управлениями, существовавшими в 1861 году, число чинов убавилось с 4202 до 2890.
Все эти цифры не новость для меня; они приводились и прежде в разных случаях. Но странно, что военному министру не пришла мысль о собрании этих данных прежде заседаний комиссии графа Коцебу, в которой столько было говорено о необходимости преобразования всего военного управления под впечатлением печатавшихся в то время недобросовестных и тенденциозных газетных статей. Присылка мне настоящей справки есть первое проявление внимания и любезности ко мне со стороны моего преемника в должности военного министра, и, конечно, я буду благодарить его за эту любезность; но хотелось бы высказать ему при этом, что не худо было бы поручить, кому следует, составить и представить выше подобные же фактические справки и по другим столь же голословным и несправедливым нареканиям на Военное министерство за тот же двадцатилетний период. По всем вероятиям, эти справки во многом повлияли бы на прения в комиссии графа Коцебу и ускромнили газетных борзописцев.
Сегодня же получил длинное письмо от брата Бориса, который сообщает мне подробные сведения о ходе дел в военно-судном ведомстве со времени назначения генерал-адъютанта князя Имеретинского на пост главного военного прокурора. Сведения эти весьма характерно изображают личность самого князя Имеретинского и существующие ныне, по-видимому, во всех частях управления тенденции. Прискорбно личное положение моего брата, который считает себя так непрочным в должности своей (помощника гласного военного прокурора), что готовится подать в отставку и, стало быть, остаться почти без средств существования.
22 марта. Понедельник. Только что отправил письмо Головнину с дополнительными моими соображениями по вопросу о реальных училищах, в ответ на сообщенный мне при последнем его письме отзыв барона Николаи на мое мнение о лучшем решении этого вопроса. Я писал Головнину, что, понимая вполне шаткое положение барона Николаи и необходимость осторожности в этом деле, я думаю, что при таких условиях лучше бы и не возбуждать вопроса о преобразовании реальных училищ до тех пор, пока не переменятся обстоятельства в благоприятном для дела смысле. Иначе всякая теперешняя полумера отсрочила бы надолго полную реформу.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!