Заххок - Владимир Медведев

– Гург, здорово.

Он даже ухом не повёл. Отозвался Кусок:

– Чего надо?

– Возьми меня с вами.

– На хер ты нужен?

– Ну, поднести что-нибудь, подать… Подбитых уток, как собака, из воды таскать…

– А тебе оно?

– Охоту люблю.

– Вот и иди в манду… на мандавошек охотиться.

– Пожалуйста. Очень тебя прошу.

Гург буркнул:

– Кусок, объясни ему.

Тот взял меня за шиворот, развернул и пихнул назад.

– Вали, пока жив.

Я бы от них не отстал, пусть даже до полусмерти измудохают, лишь бы взяли, но понял – просить бесполезно. Не возьмут. Поплёлся назад в казарму. Жаба выпустила когти, ощетинила колючки и затопталась, закружилась, чтобы посильней душу расцарапать. Я закричал от нестерпимой боли. Какой-то мужик возле магазина посмотрел на меня с испугом, но без удивления. Люди здесь уже ко всякому попривыкли…

Я все эти дни держался. Убеждал себя, что найду способ наказать Зухурку, а потому нельзя засирать мозги дурью. Надо ждать. Постоянно быть наготове… И вот дождался! Нет, после такого облома терпеть больше не могу. Сил не осталось…

Повезло хоть, что торчки сидели на обычном месте – на берегу, за развалинами какого-то низкого каменного заборчика. По привычке ныкались, хотя прятаться было ни к чему – вместо Даврона за главного остался мудила, который на всё забил. Пацаны расположились кружком, человек пять-шесть. Давронские, а с ними один бес и какой-то кишлачный. В общем, доплёлся я до торчков и встал столбом. Не знаю, что сказать… Они на меня как-то странно вытаращились. Молчат. Похоже, думают: вот урод, на халяву припёрся…

Потом Сироджиддин, которого вся толпа на русский манер Серёжей зовёт, спрашивает:

– Пыхнёшь?

Сам предложил, я даже попросить не успел. С чего это он щедрый? Да какая разница! Плюхнулся на землю с ним рядом. Серёжа интересуется:

– Пробовал когда-нибудь?

Киваю. Травку курил пару раз из любопытства. Ничего интересного. Ребята говорили, без привычки кайф не поймаешь, но пусть другие ловят. Мне без надобности. Я не ради кайфа, а чтоб жабу травануть.

Они как раз начинали с нуля. Кишлачный замакерил в центре очажок: установил два камня, наломал между ними веток, запалил. Серёжа расстелил перед собой на траве цветастый носовой платок с кисточками и блестками по углам. Выложил портсигар из самоварного золота, пару проволочек и тонкую камышинку.

Одну из проволочек сразу же сунул концом в огонь. Раскрыл портсигар, отщипнул от сплющенного комка бурого пластилина толику размером со спичечную головку. Скатал в шарик, насадил на вторую проволочку и протянул мне:

– Держи повыше. И тростинку в рот вставь.

Вынул из огня проволочку и поднёс раскалённый докрасна конец к шарику. Пошёл едкий дым.

– Тяни, – приказал Серёжа.

Я поднёс тростинку вплотную к шарику, затянулся. Горький дым обжёг нёбо и горло. Я закашлялся.

– Добро зря не переводи! – крикнул Серёжа.

Я через силу дёрнул ещё раз, другой. Дым закончился, обоженную глотку холодил пахнущий горелым воздух. Серёжа сунул в костёр свою проволоку и забрал мою. Я следил, как он счищает с неё нагар, не испытывая ничего, кроме лёгкого головокружения. Тем временем Серёжа замастырил второй шарик, помахал в воздухе раскалённой проволочкой, и я принялся всасывать едкую горечь. Казалось, зелье вовсе не брало, но вот соображать я стал плоховато. Голова тяжёлая, мысли ползают, будто черепахи, трутся панцирями одна об другую. Серёжа что-то сказал, я целый, похоже, час соображал, пока понял, что он просил кишлачного веток в костерок подбросить. И в сон потянуло. Я ни о чем не думал, но даже безмыслие было каким-то тормозным. Кажется, Серёжа мне ещё шарики подносил, но точно не скажу.

Немного погодя бетон в голове слегка размяк. В это время откуда-то возник вертолёт. Вынырнул из-за хребта и начал снижаться над кишлаком, тарахтя как сумасшедший. Мне он показался ужасно смешным. Развеселил до упаду: «Подводная лодка, блин, прилетела. На хрена? Здесь же моря нет. Где она нырять будет?» – «Не бзди, – утешил Серёжа. – Море выкопаем, воды напустим, тебя начальником порта поставим».

Внезапно наступила полная тишина. Ни единого звука. И в этой тишине я слышал шум реки внизу под откосом, шелест ветра, негромкие разговоры ребят и замедленное тарахтение вертолёта в отдалении, на кишлачной площади. Накатило удивительное спокойствие, я такого никогда в жизни не ощущал. Все косточки в теле размякли. Стало легко-легко. Как в раю, если он где-нибудь есть…

Подошёл какой-то парень. Ребята встали, поздоровались, я остался сидеть. Может быть, я тоже его знал, но было безразлично, кто он, как его зовут и зачем пришёл.

– Он знает? – спросил парень.

– Нет, – ответил Серёжа. – Мы не рассказали, ты скажи. Он приход поймал, особо не огорчится.

Человек сказал:

– Большое горе, Андрей… Твоя сестра нехорошо сделала… Керосином облилась, себя подожгла. Богу спасибо, живая осталась, Даврон её лечиться повёз…

По зеркальной поверхности спокойствия пробежала лёгкая рябь, ударилась о какой-то отдалённый берег и покатила обратно нарастающей волной…

Кто-то сунул мне в руку проволочку:

– Давай, брат, пыхни ещё разок…

Я впустил в себя несколько клубов сладкого дыма – горьким он был между затяжками, – и волна постепенно улеглась.

В соседней вселенной какие-то люди вели бессмысленную беседу:

– Чего ей не хватало? Всё было. Зачем?..

– Может, старшая жена обидела…

Я не прислушивался. Кто-то спросил:

– Ещё дёрнешь?..

Наверно, ребята в конце концов отволокли меня в казарму, потому что я очнулся на своём матрасе, ощущая мерзкую горечь, тупую головную боль и дикую тошноту. Выскочил во двор, где меня и вывернуло. Блевал долго и всерьёз. Чувствовал, что продрых целые сутки. Вчерашнее помнил отчётливо. И про Зарину тоже… Но жаба давила на сердце ничуть не сильнее, чем прежде. Что, гадина, веса недостаёт? До предела дошла? Или просто дурь ещё не выветрилась?

Поплёлся назад, в вонь и духоту казармы. На подстилку. А что делать? Полная безнадёга. Случившегося не исправить. Даже отомстить не удалось.

Догнал Теша. Глаза, как у кота, светятся. Шепчет на ухо:

– Никому не говори…

– Не скажу.

Брякнул, чтоб отвязался. Как же, хрен он отцепится! Не дождался расспросов и вновь зашептал:

– Волк за барашком погнался, в ловчую яму попался.

– Ну, пословица. И что?

Бухтит с гордостью:

– Сам придумал. Ты понял, да?